Но больше всего Пукы потрясло лицо жрицы. Она смотрела на толпящихся у ее ног людей сверху вниз, и в ее ледяных, по-тигриному круглых глазах отражалось бесконечное, терпеливое презрение. Будто ничего иного она и не ожидала.

Она даже так и сказала: «Чего еще ждать от жадных дикарей? Пусть другие погибают – лишь бы свое брюхо набить». Это презрение полосовало Пукы как раскаленным ножом, так что он готов был уже выскочить из толпы и… И не выскочил! Не годится младшему, не охотнику еще, да в собрании…

– Не след бы ору нашему ее… – мать кивнула на Огни стражницкого обоза, явно имея в виду жрицу, – Советником стращать!

Пукы тихо застонал сквозь зубы – не след? Когда их толстяк-ор вдруг налился алой краской, как снег у оленьей туши, и пошел вопить, брызгая слюной чуть не в самое лицо жрицы, Пукы хотелось сквозь землю провалиться да замерзнуть там вместе с Вэсом и эрыг отырами, лишь бы стыда такого не видеть! А уж что нес-то ор, что нес: он, дескать, до самого Советника дойдет, тот, дескать, и этой жрице покажет, и остальным всем, и самой Ее Снежности… Хорошо, охотники сзади навалились, рот заткнули.

Вот когда Советника помянули, лицо жрицы и стало как изо льда отлитое. «Поглядим, – говорит, – как вам Советник поможет!» И повелела пороть всех от старших до младших, пока не скажут, где спрятана еда.

– Будто Советник когда против Ее Снежности пойдет, – явно одобряя предполагаемую верность первого мужа Сивира, пробормотал Пукы.

Орунг покосился на брата насмешливо – даже в их пауле, куда вести с остального Сивира доходили раз в День после ярмарки, и то знали, что нынешний Советник избран Снежной Королевой не за преданность и верность, а вовсе даже наоборот. Чуть ли не мятеж он поднял, да многие богатые роды его поддержали, да оказались сильны настолько, что для сохранения мира на Сивире и власти Храма – на нем же, многострадальном – пришлось Ее Снежности вожака мятежников в свои Советники возвести. Видать, в их глухом селении Пукы был самым глухим – слышал только то, что хотел!

– Говорят, Советник мужик правильный, может, и вступился бы, окоротил жрицу, – с подсердечной тоской пробормотала мать.

Да что ж она говорит-то такое?

– Жрица нас всех спасла, – возмутился Пукы.

– Ай-ой – чтоб голодом потом уморить? – мотнул косой Орунг. – Так лучше бы нас отморозки сожрали – все быстрее б помирать вышло!

– Ты не понимаешь! – Сквозь спутанные волосы Пукы яростно сверкнули красные, воспаленные глаза. – Слышал, что она говорила? Всюду чэк-най, везде отморозки, по всей Югре!

– А раньше вроде говорили, что нету. Ни чэк-ная, ни отморозков, ни Вэс… – невинно напомнил Орунг.

Но Пукы было так просто не сбить:

– Это чтоб мы не боялись! А сейчас Храму помочь нужно – чтоб всю землю защитить! Им вон стражников кормить. – Пальцем с обкусанным до мяса ногтем он ткнул в пристроившегося на передке обозных саней стражника, самозабвенно хлебавшего что-то из берестяного туеса.

– Так пусть они стражников здесь оставят! – бешено прошипел Орунг. – Не нас сторожить, а отморозков гонять! Вот тогда мы лучше сами не доедим, а их прокормим!

– Значит, в другом месте стражники нужнее!

– В Храме, например, – насмешливо процедил Орунг.

– А хоть бы и в Храме! – выпалил Пукы. – Много паулей чэк-най пожег, отморозки пожрали. Кто без дома остался, кто уцелел – все в Храм идут.

– Пукы! – простонал Орунг, вскакивая. – Оглянись! Это нас чэк-най пожег! Мы без дома остались! Мы в Храм идем? Мы тут остаемся! А не выйдет, погонят нас отморозки – дальше в тундру пойдем, к родичам. Там не уживемся – к совсем дальним родичам отправимся, к хант-манам рода Пор, которые в тайге поселились. – Он со вздохом добавил: – Хоть они все и «поросюки». – Орунг прижал нос пальцем и похрюкал. – От мэнквов-людоедов свой род ведут, и нам, честным хант-манам рода Мось, от них бы лучше подальше! Да только к ним мы пойдем, а в Храм – нет! И жрица твоя нас в гости не зовет – она только припасов наших хочет! Девчонка нивхская и младенец – они тоже не в Храме, они тут, у нас! А мы их даже накормить не можем – потому что жрица тоже тут!

– Тише, дети, тише! Тише, Орунг! – опасливо косясь на оглянувшегося в их сторону стражника, прошептала мать, одной рукой хватая за край парки Орунга, а другой придавливая колено Пукы. – Не ссорьтесь, мальчики! Если еще и родичи меж собой ссориться начнут…

Орунг коротко выдохнул и, не сводя с Пукы пронзительного взгляда, медленно опустился на место. Пукы только плотнее обхватил руками тощие коленки. Яростно сопя и стараясь не глядеть друг на друга, братья мрачно уставились в разные стороны.

– А давайте вот что! – Мать торопливо рылась в тутчане – мешочке для швейных принадлежностей, висящем на поясе ее мехового халата-сахи. – Давайте хоть Огонек разожжем, чтоб не так мрачно сидеть! У меня еще вот – одноразовый храмик остался! Из тех, что на прошлодневной ярмарке в храмовой лавке на шкурки выменяли! – она разжала руку.

На ладони ее лежала прозрачная, как изо льда вылитая трубочка. Мать щелкнула колесиком, ударил кремешок – на конце трубочки вспыхнул крохотный язычок Голубого пламени. Мать бережно поднесла его к кучке относительно сухих щепочек. Маленький, будто игрушечный Голубой огонь запрыгал между насупленными братьями. Пукы покосился на него и мрачно буркнул:

– Даже Огонь у нас от жриц! Мир-сусне-хум – над средней Сивир-землей, его отец Нуми-Торум – над Мир-сусне-хумом, а Голубой огонь – над всеми, ибо все происходит из него и все есть он! – напевно произнес Пукы ритуальную формулу.

– Угу, – филином ухнул Орунг. – Кроме наших припасов.

Пукы зло натянул шкуру на плечи и повернулся спиной к Орунгу и матери, показывая, что не желает больше разговаривать. Через мгновение дыхание его стало ровным.

Мать тихо всхлипнула – спит. Здесь, живой… А мог ведь и не вернуться. Надо же – Вэс, отморозки… Бедный мальчик. Совсем не такой, как его однозимники, – слабенький, болезненный. Мать тихо вздохнула, глядя на спутанные космы Пукы, падающие на воротник парки. Ей невыносимо хотелось вытащить гребень и бережно, одну за одной распутать слипшиеся пряди. Обнять, прижать к себе. Но она знала, что Пукы опять шарахнется, отвернется, уйдет…

– Он просто хочет всегда поступать правильно, – словно оправдываясь, она оглянулась на Орунга. – Это я виновата. Не надо было мне его к шаману отпускать – тот ему и вбил всю эту правильность в голову. А я-то, дура-колмасам, надеялась, он Пукы шаманить научит.

– У шамана свой внук есть, – покачал головой Орунг. – Ничего, мам, все обойдется. Главное – живые все.

Пукы не спал. Он лежал, закрыв глаза, стараясь дышать тихо и ровно, вслушиваясь в негромкий разговор за спиной. Они не понимают! Никто не понимает! Разве наместница послала бы своих жриц к хант-манам, если бы и правда не нужно было? Если б вся Югрская земля не пропадала? Ну что Храм – зла хант-манам хочет, голодом заморить? Это Храм-то, который обо всем Сивире заботится – и в голод, и в холод, и в тепло… Вон, когда восемь Долгих дней назад убийственное летнее солнце прошлось по тундре – и прямо под их старым селением болото распахнулось. А в селенье одна детвора мелкая – взрослые все за ягодой ушли. Если бы жреческий патруль не пролетал – пропали бы! Пукы маленький совсем был, а помнит жадную тяжесть, волокущую ко дну… а потом накрывшая с головой черная жижа с недовольным чавканьем отпустила и он взлетел к небесам. Уверенные руки держали его за плечи, голубые, как Дневное небо, волосы вились у самого лица, а ласковый голос шептал: «Не бойся, малыш, я тебя не уроню!»