– Тогда поведайте мне, Иван Денисович, где вы были вчера вечером? Примерно с восемнадцати до двадцати часов? – поинтересовался Гуров, постучав пальцем по столу.

– Дома, – спокойно ответил реквизитор, не обратив никакого внимания на жест сыщика. – Если вас интересует, кто может это подтвердить, то охранник на служебном входе видел, как я выходил из театра в двадцать минут шестого. К тому же, когда я пришел в начале седьмого домой, жена уже была там. И у нее сидели две подружки. Вы что, подозреваете меня в убийстве? Бред какой-то…

– Позвольте мне самому это решать, – отрезал Гуров. – Сколько револьверов было задействовано в постановке «Белой гвардии»?

– Один, – развел руками Парфенов. – Но я не пойму, зачем вам дались эти револьверы?

Сыщик внимательно посмотрел на реквизитора. Парфенов явно не производил впечатление идиота. И уж если он смог понять, зачем пришел Гуров, то о сути вопросов насчет револьвера должен был догадаться. Однако реквизитор смотрел на сыщика удивленными и невинными глазами, и Гуров не мог понять, строит ли Парфенов из себя идиота или же действительно не догадывается о причинах интереса полковника.

– Хорошо, я вам поясню, если вы на самом деле ничего не понимаете, – проговорил он. – Левицкий был убит из револьвера системы «наган», и мне интересно, как такое боевое оружие могло оказаться в театре. Нет, я, конечно, понимаю, что его мог пронести через охрану кто угодно. Но почему револьвер? И почему именно во время постановки «Белой гвардии»? Вот что меня волнует.

– Вон оно что. А я и не знал, из чего худрука застрелили, – пробормотал Парфенов, похоже, обращаясь к самому себе. А затем посмотрел на сыщика. – А вы у Воронцова спрашивали?

– О чем? – удивился Гуров. – Директор театра точно знает, кто и когда проносит на вверенную ему территорию револьверы?

– Да нет! Я не о том, – возмутился реквизитор.

– А о чем? – перебил его сыщик.

Гуров понимал, что Парфенов упомянул имя директора театра не просто так. Скорее всего, он как-то причастен к появлению боевого револьвера в театре. Глядя на реквизитора, трудно было сказать, случайно он оговорился по поводу возможных вопросов к директору или действительно хотел что-то сообщить. Именно поэтому Гуров и перебил его, чтобы не дать времени придумать причину упоминания Воронцова в разговоре о револьвере. Однако Парфенов и не собирался юлить.

– Я хочу сказать, что в кабинете у Владимира Владимировича хранился как раз такой револьвер. – Реквизитор потряс пальцем. – Именно «наган». Боевой. В сейфе лежал.

– Интересно-интересно. – Сыщик распрямился на жестком стуле. – И откуда он там взялся? Именной, что ли?

– Да нет, – отмахнулся от него Парфенов и рассказал о револьвере.

Когда к открытию театрального сезона было решено ставить булгаковскую «Белую гвардию», хозяйственник Бельцев изъявил желание попробовать себя в роли помощника режиссера. Воронцов, пожав плечами, дал ему карт-бланш. И режиссер-постановщик, видя подобное расположение директора к Бельцеву, не слишком препятствовал его работе.

У зама, ставшего в один момент театральным режиссером, появилось множество новаторских идей. И вскоре пьеса стала существенно отличаться от той, что написал Булгаков. В частности, Бельцеву захотелось, чтобы во время одной из сцен второго акта кто-то из актеров стрелял в зал из револьвера. Естественно, холостыми патронами.

Заместитель директора потребовал от Парфенова предоставить ему пистолет, способный выстрелить. Но такового в хозяйстве реквизитора не оказалось, и Бельцев решил найти его во что бы то ни стало. Он обратился в Музей революции на Тверской. Там нужные револьверы были, и в достаточно большом количестве, но выдать их заму отказались, мотивируя это исторической ценностью экспонатов.

Однако Бельцев на этом не успокоился и тормошил директора до тех пор, пока Воронцов по каким-то своим каналам не добился от музея боевого «нагана». Под расписку и личную ответственность, разумеется.

– И что, этот трюк с револьвером действительно использовался во время спектакля? – поинтересовался Гуров, думая о том, насколько реально было бы убить Левицкого в начале третьего акта из «нагана», задействованного в постановке во время второго. Но ответ Парфенова удивил его.

– В том-то и дело, что нет! – всплеснул руками реквизитор. – Режиссеру-постановщику в конце концов надоели новаторства Бельцева. К тому же и покойный Левицкий их не одобрял. И перед генеральной репетицией зама от участия в спектакле отстранили, а от большинства его нововведений напрочь отказались. Вот так!

– Значит, револьвер во время спектакля должен был лежать в кабинете Воронцова? – поинтересовался сыщик.

– А вот этого мне знать не положено, – развел руками Парфенов. – Может, он и должен был там лежать. Может, лежит до сих пор. А может быть, Владимир Владимирович его уже в музей вернул. Сразу после генеральной репетиции. Вы сыщик, вы и узнавайте. А я чем мог, тем Марии помог!

– Значит, вы не верите в вину Строевой? – Гуров, собравшийся уже уходить, обернулся к реквизитору.

– Только дурак так думать может, – буркнул Парфенов, опустив глаза. – Она, конечно, женщина вспыльчивая и в морду любому может запросто дать. Но зачем ей кого-нибудь убивать? У нее вон вы есть! Если понадобится приструнить какого-нибудь нахала, то лучше вас этого никто не сделает.

Неожиданно Гуров почувствовал душевную теплоту по отношению к старому реквизитору. И дело было даже не в сказанных им словах о Марии. Этот бирюк, о котором никто ничего толком рассказать не мог, оказался неплохим человеком. По крайней мере, сыщик не сомневался в его честности и искренности.

А нелюдимость Парфенова только усиливала чувство симпатии, возникшее в душе Гурова. Этой чертой характера они были похожи. Оба сдержанные, скрытные, не любящие пускать кого бы то ни было в свою жизнь. Правда, Гурову в отличие от реквизитора приходилось вмешиваться в чужую!

– А скажите, Иван Денисович… – Сыщик остановился в дверях. – В каких отношениях были Воронцов и покойный Левицкий?

– Мне сложно об этом судить. Я предпочитаю находиться в стороне от интриг, а поэтому не так много знаю о внутренней жизни театра, – пожал плечами Парфенов. – Но художественный руководитель был человеком тяжелым. Он не так уж долго проработал в театре. Однако если и есть человек, с которым он тут не успел поругаться, так это я. Левицкий не выбирал выражений и мог накричать даже на директора.

– Вы слышали, как они ругались? – немного недоверчиво поинтересовался Гуров.

– Да, было однажды, – недовольно поморщился реквизитор. – Как раз во время генеральной репетиции Воронцов за кулисами упрекнул Левицкого в пристрастном отношении к Марии, вашей жене. А тот наорал на Владимира Владимировича и сказал что-то о том, что если директор еще будет вмешиваться в творческий процесс, то сильно об этом пожалеет.

– Вот как? – удивился сыщик. – И чем обосновал свою угрозу Левицкий?