уже там, сеньор фидалго? Значит, взяли мы его в кольцо. Уж я выволоку голубчика из норы. Коли упустим его, стало быть, никакое дело на свете нельзя почитать верным.

План оказался правильным. Слуга Балтазара Коутиньо, когда ринулся очертя голову в чащу, вывихнул колено и свалился в беспамятстве. Стремянный не стал проверять, был ли толк от выстрела, поскольку выстрелил наудачу, и не удивился, что беглец остался невредим. Придя в себя, Балтазарев слуга дополз до купы деревьев, в кронах которых заночевали птицы. Но дрозды, вспорхнув, расщебетались, а потому молодчик подался в самую чащобу, рассчитывая таким образом уйти от преследователей; стремянный, однако, швырял во все стороны огромные камни, и некоторые его броски оказались куда более меткими, чем выстрелы. Жоан да Круз вытащил из кармана куртки садовый нож и принялся срезать молодые дубки и дрок вокруг неприятельского убежища. Быстро устав от явно бесполезной работы, он сказал стремянному:

— Высеки огонь, собери на поле охапку-другую сухого жнива, и подожжем заросли, пускай вор ужарится до смерти.

Услышав такие речи, преследуемый настолько расхрабрился от сознания опасности, что, спасаясь бегством, высвободился из чащи, перелез через ограду и выбрался на поле, где стремянный собирал сухое жниво, а Симан дожидался, чем кончится травля. Студент и стремянный подбежали к беглецу в одно и то же время. Тот, видя, что настигнут, упал на колени и, молитвенно простирая руки, стал просить пощады, говоря, что пошел на такое по наущению хозяина. Стремянный приставил было дуло мушкета к его груди, но Симан удержал его руку.

— Не стрелять же в человека, когда он стоит на коленях! — сказал юноша. — Вставай, парень!

— Не могу, сеньор. Нога у меня сломана, бедовать мне теперь всю жизнь калекой!

Тут подоспел кузнец и вскричал:

— Мошенник все еще жив!

И метнулся к нему, изготовив нож.

— Не убивайте человека, сеньор Жоан! — проговорил коррежидоров сын.

— Не убивать?! Здорово сказано! Стало быть, сеньор фидалго, хотите отплатить мне виселицей за то, что сделал я вам доброе дело, пошел с вами... так, что ли?

— Виселицей? — прервал Симан.

— А то нет! Хотите оставить молодчика в живых, чтобы рассказывал направо и налево, как дело было? По-вашему, так лучше? Вы-то, ваша милость, сын важного человека, вам ничего не грозит, а я — кузнец, так что на сей раз могу рассчитывать на верную петлю. Мне такой оборот не по вкусу. Дайте мне разобраться с этим малым самому...

— Не убивайте его, сеньор Жоан, отпустите, прошу вас. От одного свидетеля вреда нам не будет.

— Вон как! — возразил кузнец. — Вы — человек ученый, и, верно, немало знаете, но в правосудии ничего не смыслите, уж простите меня за дерзость. Чтоб судейские обвинение заготовили, и одного свидетеля довольно. Ставлю два против одного, коли сыщется один свидетель — очевидец, да еще четверо с чужого голоса запоют, да фидалго из Кастро-Дайре пустится строить козни, не миновать мне виселицы, так же оно верно, как то, что дважды два четыре.

— Я ни словечка не скажу, отпустите меня, а в Кастро-Дайре ноги моей не будет, — взмолился Балтазаров молодчик.

— Не убивайте его, Жоан да Круз... Идемте отсюда...

— Вот-вот, — подхватил кузнец, — зовите меня по имени!.. Пускай этот прохвост знает наверняка, что я и есть Жоан да Круз!.. По правде сказать, не пойму, ваша милость, с чего вам так хочется, чтобы остался в живых чертов сын, что в вас же стрелял, убить хотел.

— Да, вы правы, но карать несчастного, который не может сопротивляться, — это не по мне.

— А коли он прикончил бы вас, вы бы его покарали? Ответьте-ка, сеньор доктор.

— Пойдемте, — настаивал Симан, — пусть этот несчастный останется здесь.

Местре Жоан поразмыслил, почесывая голову, и недовольно проворчал:

— Пойдемте... Кто врага не уберет, от руки его помрет.

Они уже миновали поле, перебрались через ограду и собирались спуститься на дорогу, когда кузнец воскликнул:

— Мушкет позабыл, к ограде я его прислонил. Ступайте, я мигом.

Стремянный уже вел под уздцы коня, который все это время мирно пощипывал придорожную травку, когда Симан услышал вопли. Он безошибочно определил, что происходит.

— Жоан творит правый суд! — сказал стремянный. — Пускай себе, сеньор хозяин, он знает, что делает.

Вскоре появился Жоан да Круз, вытирая папоротником окровавленный нож.

— Жестокий вы человек, сеньор Жоан, — промолвил студент.

— Никакой я не жестокий, — отвечал кузнец, — неверно вы обо мне судите, сеньор фидалго; а суть в чем — не зря выдумано присловье: «Коли смерть так и так пришла, лучше, чтоб отца забрала: все же из нас двоих я помоложе». Что одного прикончить, что двоих. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Дело надобно до конца доделывать, не то и браться не стоит. Теперь у меня совесть спокойна. Судейские пускай себе ведут дознание, но коли дознаются, так не от этих двоих, что отправил я к дьяволу.

На мгновение Симан испытал ужас перед человекоубийцею и раскаяние при мысли, что связался с таким человеком.

VII

Рана Симана Ботельо оказалась достаточно каверзной и не сразу поддалась лечебной методе кузнеца, поднаторевшего в искусстве врачевания животных. Пуля прошила мышцы левой руки и, видимо, разорвала крупный кровеносный сосуд, ибо кровь было не остановить никакими средствами. Несколько часов спустя после ночной стычки студент свалился в жару, и кузнец приступил к лечению. Стремянный отправился обратно в Коимбру, где должен был распустить слух о том, что Симан Ботельо остался в Порто.

Жажда получить весточку от Терезы изводила нашего героя мучительнее, чем боль и боязнь потерять руку. Жоан да Круз был постоянно настороже, опасаясь, не заподозрили бы его и не затеяли бы дела. Крестьяне, ездившие в город торговать, на обратном пути рассказывали в один голос, что были обнаружены двое убитых и опознаны как слуги одного фидалго из Кастро-Дайре. Никто, однако же, не слышал, чтобы убийство вменялось в вину определенным лицам.

К вечеру того дня Симан получил от Терезы следующее письмо:

«Да поможет тебе бог добраться благополучно до жилища этих добрых людей. Не