Самые малые остатки аромата шницеля прошли через замочную скважину в помещение, напоминавшее внутреннюю поверхность металлического шара. Через помещение шел мост еще к одной железной двери, которая была еще толще и еще крепче заперта, чем первая. И через замочную скважину последние несколько молекул воздуха с запахом венского шницеля проникли в коридор за этой дверью. В коридоре лазерные лучи рассекали пространство, лучей было так много, что даже раттус норвегикус — самая маленькая обыкновенная норвежская крыса — не могла проскочить, потому что тут же срабатывала сигнализация. Сигнал шел в помещение, где находился дежурный гвардеец. И еще в Управление полиции. И кроме этого, в Центр по борьбе с терроризмом. И кроме этого, в Центральный центр всяческих центров по борьбе с любыми формами терроризма.

Как ты понимаешь, если звучал этот сигнал, то сразу начиналась беготня и крики и, возможно, стрельба и, уж конечно, очень быстро арестовывали бедную крысу или того паука, которым пришла в голову идиотская мысль попробовать вырваться из Темницы Смерти. За коридором, где аромата от шницеля уже почти не осталось, была последняя дверь. Сделана она была из материала, о котором никто, ну совершенно никто ничего не знает, а был он таким прочным, таким замечательно придуманным и таким секретным, что автор этой книги дал твердое обещание норвежскому правительству больше никогда в этой книге об этом материале не говорить.

Смысл всего этого — наверное, ты сам догадался — состоит в том, чтобы из Темницы Смерти невозможно было убежать. И вот там-то, за самой последней дверью, томились в заточении доктор Проктор и Булле. Стены и потолок были белыми, лишенными окон и слегка закругленными, отчего у них возникало ощущение, что они попали внутрь яйца. Каждый сидел на своих нарах камеры-яйца по разные стороны стола, сверху свешивалась единственная электрическая лампочка. Еще там были унитаз и умывальник, прочно приделанные к стене, и полка с единственной книгой «Король Олав — народный король».[6]Булле прочитал ее уже четыре раза. Там было много иллюстраций, а из текста Булле сделал такой вывод: лучшей чертой Олава было то, что он всегда пребывал в хорошем настроении. Но все-таки есть пределы того, сколько раз можно читать о хорошем настроении, когда сидишь в тюрьме. И при этом не в любой тюрьме, а в самой закрытой тюрьме Северной Европы, если не считать Финляндии.

Булле читал, а доктор Проктор что-то писал и рисовал на листках, которые оказались у него в кармане. Огрызком карандаша он почесывал затылок, бормотал по-гречески строки стихов и писал дальше. Он настолько погрузился в свою работу, что не заметил, как Булле несколько раз глубоко вздохнул, чтобы обратить внимание профессора на то, как скучно такому парнишке, как Булле, сидеть взаперти, да еще в таком месте, как Темница Смерти, да еще так долго. Вдруг он поднял голову, принюхался и спросил:

— Узнаете этот запах, профессор?

Профессор прекратил работу, принюхался и сказал: — Глупости. Нет никакого запаха.

— Для нас, для тех, у кого необыкновенно чуткий нос, запах есть, — возразил Булле и сосредоточился. — Гм. Французская булка? Нет, холодно. Берлинские пончики? Нет, холодно. Венский шницель? Да, вот это горячо, так и должно быть. Поджаренный на маргарине.

Когда Булле сказал слово «маргарин», плечи профессора сжались, а лицо стало грустным. Булле перепрыгнул на нары профессора и заглянул через его плечо на рисунки.

— Красивый рисунок, но скучные цвета, — заметил Булле. — Что это?

— Это изобретение, — объяснил доктор Проктор. — Специальная машина для осуществления побега из самой надежной тюрьмы Северной Европы. А это расчеты вероятности удачного побега.

— И что же говорят расчеты?

— Видишь эту цифру? — спросил профессор и показал дважды подчеркнутую цифру.

— Да, — сказал Булле. — Это нуль.

— А это означает, что возможности побега равны нулю. Мы пропали.

— Спокойно, — сказал Булле. — Нас скоро выпустят. Когда они во всем разберутся как полагается, то увидят, что ветрогонный порошок — хорошая штука.

— Нет, — мрачно произнес профессор и смял листки.

— Нет? — закричал Булле. — Глупости!

— Хотел бы я, чтобы это было правдой, — сказал профессор и бросил листки в унитаз, но они не долетели. — Я не хотел тебе этого говорить. Во время допроса в полиции мне сказали, в какую ловушку мы попали.

— Что они сказали? Только говорите слово в слово. — «Малыш по имени Булле не может попасть в тюрьму, так как он ребенок, но его спокойно можно отправить в заведение для трудновоспитуемых подростков минимум на один год».

— Фи, совсем не страшно, — усмехнулся Булле. — Надеюсь, это наконец будет такое место, где я смогу играть в оркестре на трубе. Что еще они сказали?

Доктор Проктор задумался, откашлялся и продолжил:

— «А вы, профессор, человек взрослый, можете быть приговорены как минимум к двенадцати годам пребывания за этими стенами — или за какими-то другими стенами — и никогда больше не сможете изобретать. Понятно?»

— Ой-ой, — сказал Булле. — Это хуже.

— Гораздо хуже, — простонал доктор Проктор. — Мне не по себе, когда я думаю о двенадцати годах, о стенах и о невозможности изобретать. Я буду вынужден бежать.

— Гм, — сказал Булле. — А куда?

— Во Францию. Я должен найти Жюльет Маргарин. Она мне поможет, спрячет меня от полиции. Даст мне приют. И сыр «бри». И красное вино.

— Но как бежать?

— Конечно, на мотоцикле.

Его надо только немного смазать маслом, и он покатится… как по маслу.

— Но как вы выберетесь отсюда?

— Понятия не имею… Хотя нет, подожди! — Доктор Проктор задумался. — Может быть, я ошибся в расчетах…

Он вскочил и бросился к листкам на полу, разгладил их рукой, пробежал по страницам, что-то пробормотал и принялся заново писать и считать. Булле напряженно смотрел на него. Наконец профессор смял листки, бросил их через плечо и приложился лбом к столу.

— Бесполезно! — зарыдал он, обхватив голову руками. — Я никогда не ошибаюсь в расчетах!

— Гм! — сказал Булле и задумчиво приложил указательный палец к подбородку. — Дела обстоят не очень уж хорошо.

— Дела обстоят просто ужасно! — закричал доктор Проктор. — Что нам теперь делать?

— Теперь? — сказал Булле, услышав звон ключей, и принюхался. — Похоже, есть рыбные фрикадельки.