– Арина, я терпеть не могу говорить очевидные вещи, но сделаю исключение: нам с тобой ехать в одну сторону.

Мирослав обжигает меня взглядом и грациозно, словно матерый опытный хищник, двигается ко мне. В его глазах вызов и провокация. Мол, докажи, что не трусиха, что такая же смелая, какой в кабинке была. Задираю голову, смотрю на покрытый колкой темной щетиной подбородок с крошечной ямочкой в центре, на четко очерченные скулы, на скульптурный нос и длинные ресницы. Пытаюсь найти в лице Мирослава хоть какой-то изъян, любой недостаток, но как ни пытаюсь, снова убеждаюсь: это самый красивый парень из всех, кого я когда-нибудь видела, даже если это были модели с обложек журналов. Тем уродливее самой себе кажусь сейчас, когда еще теплое осеннее солнце высвечивает все изъяны, являет их миру.

– Арин, сопротивляться ведь бесполезно, – заявляет как-то очень просто и буднично. – Можешь сейчас уехать на автобусе, уйти пешком. Сделать вид, что меня не знаешь, и в кабинке ничего не было. Пожалуй, это будет даже интересно, но я очень азартный. Просто знай это.

– Ты маньяк, точно говорю. Псих.

– Нет, – усмехается. – Я просто всегда знаю, чего хочу. И иду к своей цели.

– Я твоя цель?

– Нет, ты девушка, которая мне дико нравится.

Между нами всего несколько сантиметров, и дыхание Мирослава гуляет по моей коже мятным ветерком.

– Ладно, сяду. Но только потому, что тороплюсь на работу.

– Конечно же, только поэтому, – кивает и абсолютно серьезным кажется.

Я забираюсь в машину, словно в ледяную реку падаю. С разбега, взмахнув руками перед прыжком. Мой самый большой страх – автомобили. Каждую ночь во сне я раз за разом вылетаю из лобового стекла, падаю на жесткий промерзший асфальт, ломая кости, и испытываю эти чертовы фантомные боли. Но не хочу, чтобы кто-то об этом знал, борюсь с собой, сражаюсь со своими персональными ветряными мельницами. Иногда даже получается, как с Ольгой. Ей я смогла довериться, в ее автомобиле мне не страшно: несмотря на стереотипы о болтливых поверхностных блондинках, моя подруга водит безукоризненно. Но будет ли таким Мирослав? Или ударит сейчас по газам, наплюет на все правила и угробит нас обоих? Я сжимаюсь под гнетом своих тяжелых мыслей, со всей силы цепляюсь за лямки рюкзака, наматываю их на пальцы до белых полос на коже. Смотрю строго впереди себя, а дверца рядом хлопает, но Мирослав не торопится заводить мотор.

– Посмотри на меня, – говорит властно и спокойно, а я вздрагиваю и слушаюсь. – Ты боишься в машинах ездить?

– Уйди из моей головы, – неловко шучу, но окаменевшие губы не хотят растягиваться в улыбке.

– И не подумаю, – хмыкает и рукой обхватывает мой затылок. Мгновение, и наши лбы соприкасаются, а Мирослав просит: – Закрой глаза. Просто закрой. Умница. Дыши глубоко. Просто дыши. Ни о чем не думай, я не убью нас, тебе ничего не угрожает.

– У меня же нет выбора, да? Мне придется тебе поверить? – иронизирую, потому что за этим проще всего спрятать истинные эмоции.

– Придется, – вторит, все еще надежно фиксируя мой затылок, чтобы не сбежала никуда, испуганная.

Не знаю, сколько мы так сидим. Несколько секунд или часов? Я дышу с закрытыми глазами, мне становится легче. Спокойнее.

– Поехали, – прошу, когда терпеть уровень напряжения между нами невозможно.

Мирослав заводит мотор и достает из бардачка еще одно яблоко:

– На, ешь. Витамины, все дела.

– Ты странный.

– Очень, – пожимает плечами и, обернувшись, выруливает с парковки, встраиваясь в ряд самых разных автомобилей. – Ты не любишь яблоки?

Он не смотрит на меня, но, кажется, видит каждое мое действие.

– Почему? Они вкусные.

– Ну так и ешь. Это же элементарно. Если вкусно, надо есть.

– А ты всем приказываешь?

– Нет, – пожимает плечами, а машина, будто бы без его участия, плавно движется по дороге. – И разве я приказываю? Я предлагаю.

Он все так же не отводит взгляда от дороги, но почему у меня ощущение, что он смотрит на меня? Не в зеркало, не какими-то привычными объяснимыми способами, но чем-то внутренним, практически потусторонним.

– Я тебя пугаю? – спрашивает, останавливая машину на одном из светофоров.

– А я тебя?

– А должна? – вот тут он смотрит на меня, и взгляд до того цепкий, что мне приходится вгрызться зубами в яблоко, чтобы скрыть подступившую неловкость.

Если не знаешь, что сказать, жуй. Вот и следую этому нехитрому правилу, активно работаю челюстями и смотрю куда угодно, только не на Мирослава. И не на дорогу, потому что мне иногда сложно контролировать себя – иррациональный страх бывает просыпается, и он обычно берет верх над любым здравомыслием. Потому самый лучший выход не казаться странной психичкой и не пугать людей – отвлечься на что-то. Сфокусировать взгляд на какой-то мелкой детали. Сейчас я, честное слово, благодарна этому несчастному яблоку – на еду очень легко переключить внимание, даже если это безобидный фрукт, а не что-то существенное.

– Мирослав, до начала смены еще почти час, останови пожалуйста вон возле той арки, – я кручу в руках то, что осталось от яблока, и мечтаю поскорее найти урну.

– Ты там живешь?

– Да, мы с сестрой квартиру снимаем, очень удобно, когда работа находится так близко. Никогда не опоздаешь.

– Логично, – усмехается Мирослав и сворачивает в нужном направлении. Еще несколько метров, мотор плавно затихает, а машина останавливается аккуратно у входа в арку.

– Слушай, мы точно не знакомы? Я же не сумасшедшая…

– Мы все немного безумцы, – улыбается и, похлопав себя по карманам, достает пачку сигарет.

– Я сегодня видела Пашу, – говорю, хватаясь за ремень безопасности, а Мирослав закуривает.

Я медлю, намеренно долго вожусь с ремнем, слежу за профилем Мирослава, но он словно из стали отлитый. Ни единой эмоции на лице не проявляется, ни одна жилка не трепещет. Лишь глубоко затягивается, выпуская струйку дыма в распахнутое окно.

– Мне нужно обрадоваться или огорчиться? – большим пальцем поглаживает темную бровь, усмехается.

– Он говорил о полиции… А если все-таки заявит? Нельзя же так бить людей, Мирослав… насилие – это плохо.

– Мы уже говорили об этом, – Мир обводит мое лицо взглядом, в котором обжигающее тепло смешано с ледяным холодом. – Но иногда насилие – это единственный выход, если у кого-то язык без костей и во рту болтается.

– Он кого-то из твоих близких обидел? Оскорбил?

– Можно и так сказать, – щурится, на кота довольного похожим становится. – А полиция… это меня волнует меньше всего, потому что, если бы Паша захотел, он бы уже сбегал к ним, снял побои, а не отлеживался в своей убогой комнатке, зализывая раны. Все просто.