– Не надо никого звать! Все прошло. Мне просто на воздух нужно.

Саша подхватил мою сумку, и мы направились к выходу. Конечно, они с Асей поняли, что меня выбила из колеи новость про трагическую гибель матери и младенца. Только вот они решили, что дело в тяжелых воспоминаниях о смерти Жанны и Даши.

Друзья и предположить не могли, до какой степени история, рассказанная в новостях, была схожа с обстоятельствами гибели моих родных. Никто, кроме Ильи и меня, не знал правды.

Всю дорогу до редакции я молчала. Ася и Саша тоже притихли, и только Дамир разглагольствовал о чем-то – я и под страхом смерти не смогу вспомнить, о чем. Мысли были заняты лишь одним: что толкнуло ту несчастную убить себя и собственного ребенка?

Все, что казалось похороненным на дне памяти, вылезло наружу. Прошлое вернулось, мертвецы вышли из могил.

Я не могла думать ни о чем другом, хотелось поскорее вернуться домой и сесть за компьютер, чтобы узнать подробности происшествия. Два случая – с Жанной и той женщиной из Нижнекамска – должны быть как-то связаны!

Уйти пораньше не получилось: неотложные дела требовали внимания, люди обращались с вопросами. Я пыталась сосредоточиться, собрать мысли в кучу, но это удавалось плохо, я сердилась и на себя, и на окружающих.

Как назло, еще и Люция, новая корреспондентка, которая работала у нас месяца четыре, притащила свою заметку. Я сразу поняла, что приняли мы эту девушку зря: намучаемся, а отдачи будет ноль. Взять ее попросил друг нашего шефа, отец Люции. Девушка окончила журфак, причем с отличием. Бог знает, как ей это удалось, по всей видимости, снова помог папаша, но журналист из нее – как из меня балерина.

Зачем Люция являлась на работу, никто не понимал. Каждое утро она, нарядная, в новом платьице или кофточке, с густо подведенными влажными глазами, вытянутыми к вискам, с идеальной укладкой роскошных черных волос и тонной грима на симпатичной мордашке, впархивала в редакцию, обдавая нас запахом дорогущего парфюма.

Люция радовалась: ее фамилией подписаны несколько публикаций в Журнале. Она старалась ни с кем не ссориться, хотела угодить мне и Саше, слушалась Асю – наглости и заносчивости в ней не наблюдалось. Беда в том, что писать девушка не умела совершенно. Любая информация в ее голове превращалась в кашу, и она вываливала эту приторную массу на страницы, не в силах увязать один факт с другим. Читать ее материалы было невыносимо.

Я бы охотнее всего вообще ничего ей не поручала, но это было бы несправедливо по отношению к другим журналистам: не может же кто-то сидеть и трещать по телефону с подружками, а кто-то пахать. Поэтому Люция ходила на встречи и брифинги, портила бумагу, а после покорно брала из моих рук исчерканные листы и пыталась вносить изменения. И делала это раз за разом, пока от ее первоначального варианта не оставалось и следа.

Эта девица, при всей ее вежливости и улыбчивости, раздражала меня, как заусеница, которую, как нарочно, постоянно задеваешь. Ей все в жизни удалось на раз-два: ни тебе конкурсов, ни отборов, ни жуткого «вы нам не подходите». Дверь, которую другие штурмуют годами, распахнулась, стоило ее отцу произнести: «Сезам, откройся!»

Например, я, прежде чем сесть в редакторское кресло, изрядно потрудилась в журналистике. Ведь, как говорится, не потопаешь – не полопаешь. Начинала в маленькой ведомственной газетке, без устали бегала на встречи и мероприятия, брала интервью, писала обзоры и репортажи с конференций. Через год стала заместителем главного редактора и поняла, что в данном издании это – потолок. Я упиралась в него головой и не могла прошибить, потому что главредом была сама владелица газеты.

Когда получила предложение перейти в крупную республиканскую многотиражку, согласилась не раздумывая. И ничего, что опять простым корреспондентом: нужно набираться опыта. В этой газете мне нравилось все: бешеный ритм, напряженная, головокружительная, чуть шальная атмосфера, которая царила при сдаче очередного номера, запах типографской краски от свежей газеты. Нравилось бояться: «Ох, не успею сдать статью вовремя!» – но при этом понимать, что обязательно смогу. И радоваться как дитя, когда все получалось.

Мы выходили трижды в неделю, и я выкладывалась на все сто, пахала как проклятая. У меня были две авторские рубрики, собственная колонка плюс я много писала для рекламодателей на заказ. Когда оглядываюсь назад, те годы вспоминаются как один бесконечный день, который я проводила то в разъездах, то в беседах, то за компьютером.

А такие, как Люция, поднимаются по служебной лестнице даже не вспотев, двигаясь с неспешностью и тупой уверенностью откормленного кота, который направляется к своей миске, зная, что она полна до краев, чувствуя, что имеет право есть из нее, потому как хозяева его обожают.

Статья, которую девушка принесла на этот раз, была про юбилейный концерт местной звезды эстрады. Вклад звезды в искусство и без того был сомнителен, а уж в представлении Люции и вовсе вызывал недоумение. Мало того, она снова допускала те же ошибки, что и в предыдущих текстах.

Я почувствовала, как внутри поднимается огненная волна, и поняла, что не сумею сдержаться. Это было сильнее меня: раздражение, неприязнь усилились потрясением, которое я испытала в кафе, и мне хотелось наорать на Люцию, сбить с ее лица это безмятежное выражение.

– Это никуда не годится, – сказала я для начала.

– Вы только скажите, где поправить! – На свете не так уж много людей, которые смогли бы так хладнокровно отреагировать на критику.

– Ты не поняла. Текст нужно не поправить, а полностью переписать. Это просто мешанина. Ни конца, ни начала. – Я понимала, что говорю громче, чем нужно. Ася подняла голову и беспокойно поглядела в нашу сторону.

– Но вы же раньше говорили, где исправить, и я делала.

Она все еще продолжала улыбаться. А этот тон! Люция говорила со мной как любящая мать с ребенком, который ей надерзил.

– Думаешь, я вечно буду за тебя статьи переписывать? Извини, не собираюсь жизнь положить на то, чтобы учить тебя азам профессии.

– Но я только недавно пришла! Я же стараюсь! Как будто у всех все сразу получается!

Она хотела сказать что-то еще в том же духе, но я недослушала.

– Люция, можно я скажу честно? Как журналист ты безнадежна. Тебе нужно сменить работу, пока не поздно. Ты все равно скоро поймешь, что это не твое.

– Хотите сказать, я бездарная? – выкрикнула она и выбежала из кабинета, начав рыдать еще на пороге.

Все, кто были в офисе, как по свистку, уткнулись в свои бумаги. Им было неловко, как будто они застали нас с Люцией голыми. Я уверена, что все без исключения разделяли мое мнение, но эта сцена выглядела так, будто злая редакторша сорвала зло на малолетней девчонке, унизила и довела ее до истерики (в какой-то степени так оно и было). Тем более, несмотря на глупость, Люция, в общем-то, всем нравилась своим добродушием.

Вдобавок я с запозданием сообразила, что могла бы дождаться, пока все уйдут, и сказать то, что сказала, с глазу на глаз. Прежде я никогда в жизни не позволяла себе публичных выволочек!