«Опять все выдумал… и теперь надо платить крупной монетой…»

За два дня до отъезда Роман Григорьевич получил письмо из дома. Оно как будто отрезвило его от счастливого забытья. Жена писала о повседневных возрастающих трудностях, не преминула вставить ряд просьб по обязательному привозу определенных вещей и продуктов. А он будто забыл о существовании своей семьи и не задумывался, что он скоро покинет эту страну и не будет каждый день видеть Юлию.

– Спасибо вам, Роман Григорьевич, вы меня не плохо подготовили, и я теперь смогу уверенно работать и даже иметь свой интерес в этом… – говорила она накануне его отъезда.

Говорила она сухо. Он же понимал, что в действительности у нее были сложные отношения к нему. Просто она не могла и скорее не хотела раскрываться.

– Вы знаете, что это я делал искренне и даже, – он немного запнулся, – более того…

– Я знаю… Я все знаю…

– Что же вы знаете? – неожиданно для себя повысил он голос.

– Ну, – она запнулась, – Ваша искренность вся наружу.

– Вы так говорите, как будто осуждаете.

– Вовсе нет.

«Молодость всегда жестока и эгоистична», – подумал он.

Как будто поняв его мысли, она посмотрела на него с обожанием. От этого взгляда он почувствовал какое-то шевеление в глубине своей застоявшейся души.

«Как ему объяснить, что между счастьем и трагедией существует совсем тонкая грань», – холодно молчала Юлия.

Роман Григорьевич почувствовал вдруг этот холод, но наоборот как-то зажегся от этих светло-голубых глаз.

– Нет, не обманывайте меня… я чувствую…

Она же наоборот – опустила свои неповторимые глаза.

– Любое внимание поклонников лелеет женское сердце, – произнесла она и сразу почувствовала фальшь этой фразы.

– Пожалуй, – отвел глаза в сторону Роман Григорьевич.

Он не стал продолжать и повел разговор о текущих делах.

«Только из диалога становится понятным – есть ли любовь или нет…» – оправдывал он свою замкнутость.

Человеку невозможно что-то навязать со стороны, можно убеждать, но все равно он чувствует себя глубже и сравнивает все со своим мироощущением, своим богом внутри. Если же нет воли, нет и места сопротивлению.

Однажды пробки заставили Романа Григорьевича вместе с Юлией съехать на автотрассу. Резко пошел дождь. Встречные машины вихрем проносились мимо. Щетки едва успевали сбивать брызги дождя. Редкие лужи заставляли вздрагивать от неожиданных ударов воды о днище машины.

– Сто шестьдесят, – услышала он тревожный голос Юлии.

Он сбавил скорость.

– Вы сегодня какой-то напряженный.

Роман Григорьевич промолчал.

– О чем-то задумались?

– Да нет, ничего.

– Последнее время вы часто уходите в себя.

– Напротив… Мне хорошо… Я хочу тебя видеть, быть ближе…

Несколько минут ехали молча. Он винил себя за то, что неожиданно вырвалось «ты».

– Вот бы сейчас подъезжать к Москве… – неожиданно заговорил он, – …Там недалеко родительская дача… Могли бы заехать…

– Как ты себе представляешь, если я уеду на выходные от ребенка.

Юлия, поняв его, также произнесла «ты». Тепло этого слова заставило его встрепенуться.

– Можно поехать после работы вечером.

– В пробках мы проедем весь вечер.

– Можем вернуться утром прямо на работу.

– Я сплю дома.

– Извини, я грубо сказал.

– Да… грубо…

– Вы похожи на дьяволенка, – неожиданно выпалил он, переходя опять на «вы».

– Скорее… дьяволицу, – медленно вторила она.

– Я не хотел обидеть, – начал, было он, но Юлия прервала его:

– Да-да… странно, что вы это заметили… я, действительно, чувствую в себе что-то подобное…

– Что же?

– Сама не знаю… Не могу выразить, но чувствую…

– Выходит, чувствую и я.

– Ваш немодный романтизм виной тому, – улыбнулась она.

– …А вы знаете, что кого звали «Белой дьяволицей» в самое романтическое время в России.

– Нет… Да какое-мне дело до этого!

– Я в вас чувствую энергию необычной любви… Именно Зинаида Гиппиус, сподвижница и подруга Блока, обладала этим качеством.

– Возможно, – игриво улыбнулась она, – Вы удивительный пессимист.

– Поймите меня… Не от хорошей жизни.

– Я все знаю и вижу, но не могу… вы поймите меня тоже.

– Интересно, что же для вас я?

– Мужчина никогда до конца не поймет женщину… Да-да… Каждое внимание, каждое ухаживание, каждая любовь вселяет силу и уверенность в женское сердце… В любви мы перерождаемся… Мы себе неподвластны… Вы понимаете?

– Не знаю…

– Для романтиков любовь вечна, а для меня… скоротечна… Всего лишь миг…

Погода за окном продолжала портиться. Ветер крепчал.

Облака летели стремительно, оставляя за собой рваные дыры и немыслимые узоры. Казалось, что земля внимает и радуется, как власть непобедимого ветра властвует и побеждает.

Стрелка спидометра опять поползла вправо. Этот разговор на грани разгула стихии снова сблизил их. Роман держал руки на руле и смотрел на дорогу, а она сидела справа и прятала неуверенный взгляд.

Она не скрывала, что ей было интересно с ним, и даже приятен его старомодный романтизм, свободные оригинальные мысли об окружающем, разговоры о поэзии, музыке.

– «Может, я немного увлеклась?» – услышала она свои раздумья.

Она опять испуганно посмотрела на спидометр.

– Вам пора участвовать в «Формуле-1», – услышал он вновь ее голос и привычное «вы».

Он отпустил педаль газа.

– А тебе не хочется самой сесть за руль? – неожиданно для себя выпалил он, опять упирая на «ты».

– Нет… сейчас не хочется…

– Мне всегда хочется ощущать скорость вместе с… – он немного замялся.

– Да вместе… приятно, – перебила холодно она.

Юлия часто теперь сидела одна в импровизированном кабинете Романа Григорьевича. И ему было теперь трудно запросто войти к ней.

Но его несказанно влекло, и что-то сверху заставляло войти.

Увидев ровный почти равнодушный взгляд, он искал настойчивую малейшую зацепку для отвлеченного от работы разговора.

– Вам покажется странным, но ноги меня сами несут к вам.

– Странные ноги…

– Я сейчас больше вижу много странного в себе сам.