Единственным светлым лучом тогдашней моей жизни был мой товарищ Трохим, сын заводского ночного караульщика, мой ровесник. С ним мы делили горе и радость. Полюбил я очень этого Трохима. Любил бывать в землянке его родителей. Отец его попивал, а мать горемыкала с ребятишками. Особенно она любила беловолосого Трохима и часть любви переносила на меня, одинокого сироту. В избе родителей Трохима я чувствовал себя как дома и не понимал, как можно не любить человека только потому, что он «гой» или «жид»161Я многим обязан милому Трохиму и его матери, типичной хохлушке162.

В ведении моего отца был также винокуренный завод в местечке Степань Волынской губернии. В Степани проживал реб Танхум Розенцвейг, пользовавшийся большим уважением местного и окружного населения.

Он уговорил моего отца отпустить меня с ним в Воложин163, где он хотел определить меня в ешибот164, предсказывая блестящую карьеру раввина. Меня стали готовить к отъезду. Сшили соответствующий костюм, длинный капот-лапсердак, заказали пантофли165 и остальные принадлежности. К счастью или к несчастью, поездка господина Танхума не состоялась, и меня вместо Воложина отвезли в Немиров, где я стал готовиться к поступлению в гимназию. Признаться, я был плохо подготовлен и провалился на экзамене. Отец отвез меня в местечко Черный Остров, на мою родину. В этом местечке было четырехклассное дворянское училище. Называлось оно «дворянским» потому, что содержалось на средства местного польского дворянства. После польского восстания 1863 года166 правительство ввело в училище строгую дисциплину, увольняло учителей-поляков и назначало чистокровных русских, старавшихся не о толковом преподавании своих предметов, а о насаждении русской государственности. Поступил я в это училище в 1865 году.

Не забуду скорбного лица учителя французского языка Кочаровского, всю жизнь объяснявшегося с учениками по-польски, а затем вынужденного говорить по-русски. Помню, как во время урока вбежал в класс смотритель училища и кричал на бедного Кочаровского за то, что во время перемен Кочаровский будто бы говорил по-польски с каким-то мальчиком. Нас, евреев, в училище было всего двое, я и Израиль Соболь, сын довольно зажиточных и интеллигентных, по тому времени, родителей. С Соболем мы подружились, жили на одной квартире. Платили мы за всё – стол и квартиру – пять рублей в месяц. Соседи нашего квартирохозяина завидовали ему, считая, что он нас сильно эксплуатирует, и переманивали нас к себе.

К нам, евреям, учительский персонал хорошо относился. Учитель русского языка Старевский в четвертом классе читал выдержки из речи, произнесенной в Житомире раввином Кулишером167, и объяснял ученикам значение образования для евреев. Поступил я в третий класс училища и при переходе в четвертый получил первую награду.

По окончании четырехкласснаго училища мы с Соболем решили продолжить наше образование в Каменец-Подольской гимназии. Оказалось, однако, что нам ехать туда нельзя: в тамошней гимназии преподавали естественную историю с третьего класса. Мы решили поехать в Житомир. Но каково было наше огорчение, когда, приехав туда, мы узнали, что для поступления в пятый класс должны держать экзамен не только по естественной истории, но и по греческому языку. Положение наше было безвыходное.

Мы узнали, что где-то в полесье Минской губернии имеется благодатный город Мозырь, что в Мозырской гимназии принимают всех обиженных судьбой, в особенности хвалили тамошнего директора гимназии Михаила Макаровича Изюмова. Мы соединились с компанией таких же неудачников, как мы, и на балагуле168 поехали туда. С нами ехали великовозрастные бывшие ученики житомирского раввинскаго училища, провалившиеся на экзаменах в житомирской гимназии.

В Мозыре мы узнали, что гимназия настоящая классическая169Мы с Соболем явились к директору Изюмову. Изюмов стал меня спрашивать по истории. Мои знания оказались не особенно солидными, но, по-видимому, его тронули наши рассказы о мытарствах, перенесенных нами, и он согласился принять меня и Соболя не в пятый, а в четвертый класс, с тем, чтобы весною мы держали экзамены по греческому языку за два класса – за третий и четвертый.

Значительный процент учащихся гимназии составляли дети лиц духовного звания. Польских детей было очень мало, а евреев человек восемь. Директор гимназии относился ко всем ученикам одинаково корректно. Часто он обращался к мозырским евреям, указывая на пользу образования и на желание правительства видеть в гимназии побольше евреев.

К сожалению, евреи не шли навстречу этому желанию. Еврейская масса – нищая, темная, забитая – еле-еле влачила свое жалкое существование и не помышляла об образовании. Детей местных евреев в гимназии не было.

Еврейское население Мозыря занималось мелкой торговлей и ремеслами. Культурно-просветительных учреждений, конечно, не было. Казенным раввином был Рафаил Кугель170, отец известного публициста, редактора журнала «Театр и искусство» Александра Рафаиловича Кугеля171Раввин старался о насаждении образования среди евреев Мозыря. Добродушный, толерантный, он был связующим звеном между ненавидевшими друг друга отцом протоиереем Тарнопольским172 и католическим ксендзом. Я часто бывал в гостеприимной семье Кугеля.