— Сам ешь, — отозвался одноглазый. — Я не голоден.

Добря глянул на угощенье с опаской, но голод оказался сильнее разума. Вскоре Добродей забыл обо всем на свете, жевал радостно, пару раз чуть не подавился. Сребр сидел напротив, по ту сторону костра, жалобно облизывался. А когда последний кусочек лепешки исчез из вида, серый издал протяжный визг и обиженно опустился на брюхо.

— А теперь рассказывай, — улыбнулся хозяин, усаживаясь рядом.

Добря глянул виновато, пожал плечами. Все знают: разговаривать с нелюдью нельзя, но ещё хуже — выразить неблагодарность гостеприимному хозяину, кем бы он ни был.

— Так я ж уже… вроде бы и все…

— Зовут как? — перебил мужик.

— Добрей. Добродеем.

Лодочник усмехнулся в бороду, сказал:

— Значит, добрые дела творишь?

— Не творю, — смутился мальчик, — просто имя такое.

— Нет, не просто. Просто так в этом мире ничего не случается.

Мальчик почувствовал, как щеки заливаются пурпуром, виновато опустил глаза.

— И идешь ты, стало быть, вслед за отцом? А почему вслед? Почему вместе с ним не ушел?

Добря не ответил. Под пронзительным взглядом единственного глаза мысли в голове попрятались и собственный поступок показался неправильным и очень глупым.

— Значит, отец тебя с собой не брал, — догадался собеседник. — Небось оставил дома — за старшего? А ты сбежал и мамку одну бросил. Так?

Потрескивание костра стало нестерпимо громким. Добря только кивнуть смог. А мужик заключил бесцветно:

— Ослушался. И мамка теперь одна, с младшими детьми… нехорошо, Добря. Нехорошо.

Мальчику очень захотелось вскочить, сжать кулаки и рассказать все-все, но смолчал. Только носом шмыгнул нарочито громко.

— А с чего решил, что батя твой в Киев отправился, а?

— Ну вот…

— Ясно. Идешь туда, незнамо куда. И незнамо зачем.

Ветерок подхватил дымный чад, бросил в лицо, но слезы выступили не поэтому. Добря прикрыл глаза ладошками, только вряд ли это поможет спрятаться от проницательного взгляда собеседника.

— Значит, в Киев? А ты хоть знаешь, сколько до того града итить?

Мальчик закусил губу, насупился. На одноглазого не смотрел, молил мысленно: скажи, скажи, что близко!

— Эх, Добря! Если вот так, как ты, шагать… к следующей зиме успеешь, если боги в живых оставят. Только сомнительно: ты и первые заморозки не переживешь.

— И что же делать?

— Спать ложись. Как говаривают в народе, утро вечера мудренее.

Печаль навалилась тяжёлым грузом, и Добродею вдруг стало совершенно безразлично все, что творится вокруг. И страх перед Лодочником отступил, и мысль о том, что, даже доберись он до Киева, отца уже не увидит, показалась мелкой, невзрачной. Он улегся тут же, на бревне, подтянул колени к подбородку и провалился в тяжёлый, вязкий, как расплавленная смола, сон.

Город, на который Рюрик возлагал столько надежд, проводил его молчаливой скорбью. Унылые домишки, невзрачные дворики, темная громада круглой, как блин, крепости… все осталось позади. Еще пара часов езды, и Рюриков град, что впору уже сейчас назвать городищем, совсем скроется из виду.

Князь ехал, не оборачиваясь, ладонь на рукояти верного меча, взгляд острее копья. И кровь бурлит, едва не разрывает жилы. Горькие мысли то и дело сменяются воспоминаниями. Нет, не такой судьбы он ждал в этой земле…

…Не первую седьмицу Старград, стольный град вагров, первенствующих среди прочих венедских да ободритских народов, обсуждал веселый княжий пир.

И не то чтобы столы пуще прежнего ломились от яств. И не то чтобы лихие ловчие загнали жирнее вепря и настреляли больше дичи. Да и медов было пролито и выпито, как и в былые годы. А случилось на том пиру нечто, изменившее судьбы многих…

Посредине залы горели костры, над ними в котлах бурила и пенилась хмельная влага. Полные кубки и рога передавались через всю палату, и князь Рюрик, сын короля Табемысла, освящал все напитки и яства, а стольничьи относили обратно. Первым был рог в честь бога богов Свентовита — его осушали также за победу славянского оружия. Потом возносили хвалу Сварожичу — пили за урожайный год и мир. Поминали и Чернобога, чтобы пропавшим в его чертогах не пришлось бы долго мучиться перед новым рождением.

По обыкновению подняв кубок, вознеся хвалу рогатому богу Леса, покровителю охоты, не поскупившемуся и в этот раз, Рюрик вздумал наградить охотника, чьей меткости собрание было обязано сытной трапезой.

— Это Тот, кто в плаще! — назвали стрелка осведомленные бояре.

— Странное имя, — удивился князь, оглядывая незнакомца, поклонившегося ему из глубины длинной пиршественной залы. — Так что же ты, лучник, сел столь далеко? Доселе не видал я тебя, давно ли служишь нам? Приблизься и займи сегодня место по сердцу, — предложил он.

— Великий Херрауд, да не примут эти слова за обидные верные твои братья и советники. Я, будь на то воля твоя, прикрыл бы тебе спину, — отвечал незнакомец, выходя на середину залы пред очи Рюрика. — Ты не мог видеть меня прежде, потому как я не служу никому, кроме владетеля Перекрестков. Но мне и моим людям было дозволено перезимовать в Альдинборге, и эта добыча лишь малая плата за гостеприимство твоего народа.

Был он строен и высок, длинный потрепанный синий плащ укрывал его с головы до ног, а темный капюшон скрывал черты лица.

— Херрауд? Да, под этим именем меня знают за морем. Видать, ты прибыл к нам издалека? Отведай же старого меда, добрый стрелок! Кто бы ты ни был, мы рады чествовать героя, коли у него зоркий глаз и твердая рука.

По едва заметному знаку Рюрика расторопный отрок поднес незнакомцу полный пенной браги рог. Тот принял обеими руками, слегка поклонился князю, его родичам и женам, затем собранию. После незнакомец слегка плеснул хмельного на землю.

— Слава предкам! — провозгласил он и следом опрокинул в себя все содержимое, словно малую чарку.

— Добро! Я гляжу, ты чтишь старые обычаи? — рассмеялся Рюрик, но посерьезнел и добавил: — Чтобы спину мне беречь, искусно стрелять — это мало будет. Надобно голову трезвую на плечах держать.

— Если у тебя, конунг, есть на этот счет сомнения, ты можешь испытать меня, — просто ответил незнакомец.

Как после рассказывали знающие люди, с чьих слов и сложены древние саги, хозяин решил подпоить своего гостя и дознаться, кто тот на самом деле. Перекинувшись взглядами с братьями, сидевшими за тем же столом, Рюрик дал ход состязанию.

— Готов биться об заклад, — сказал он, снимая золотой перстень, — что тебе не выиграть этот спор у Сигурда и Сьельва.

— Ставлю большой чёрный лук и стрелы. Им не одолеть меня, — откликнулся незнакомец. — Если ты не возражаешь, пусть в этот раз мед черпает моя старшая сестра. В обычае нашего племени, когда женщина сама подносит хмельную брагу героям. Так лучше пьется!