* * *

— О чем ты думаешь? — спросила Анна, когда они приземлились в Нью-Йорке.

— Я думал о том, как все меняется на солнечном свету.

В действительности он размышлял о том, как преобразует все вокруг ужас. Стакан минералки, волоски на тыльной стороне руки, лица на улице делового центра. Страх придавал всем этим объектам такую реалистичность, что Кэрни на некоторое время лишился способности описать их. Даже несовершенство стекла, из которого был изготовлен стакан, покрытый следами от пальцев и царапинками, даже оно наполнилось особым смыслом, обрело самостоятельное значение.

— Ну да, — сказала Анна, — держи карман шире.

Они сидели в ресторанчике на окраине Фултонского рынка. Шестичасовой перелет превратил Анну в капризулю.

— Всегда стоит говорить правду, — продолжила она с одной из тех ослепительных улыбок на осунувшемся лице, какими и привлекла его когда-то, когда им обоим было по двадцать. Вылета пришлось ожидать четыре часа. Большую часть перелета она проспала, но пробудилась усталой и раздражительной. Кэрни задумался, что с ней теперь делать в Нью-Йорке. Он понятия не имел, зачем вообще согласился взять ее с собой.

— О чем ты думал на самом деле?

— О том, как бы от тебя избавиться, — ответил Кэрни.

Она рассмеялась, взяв его за руку.

— Это ведь не совсем шутка, так?

— Разумеется, — сказал Кэрни. — Взгляни!

В древней теплоцентрали под улицей прорвало трубу. Из-под тротуара на углу Фултон-стрит поднимался пар. Асфальт плавился на глазах. Обычное зрелище, но Анна восхищенно стиснула руку Кэрни.

— Мы попали в песню Тома Уэйтса! — воскликнула она.[17]

Чем ослепительнее ее улыбка, тем ближе дело к полной катастрофе. Кэрни покачал головой. Спустя миг полез за кожаным футлярчиком, где хранились украденные у Шрэндер кости. Развязав, подбросил кости на ладони. Улыбка Анны погасла; она мрачно взглянула на него. Распрямив длинные ноги, откачнулась вместе со стулом.

— Если ты тут примешься эти штучки бросать, — сказала она, — я тебя отдам ему. Я тебя предоставлю своей судьбе.

Наверное, угроза должна была прозвучать менее убедительно.

Кэрни задумчиво глянул на нее, затем обвел взглядом погруженную в пар улицу.

— Я не чувствую его близости, — признал он. — В кои-то веки. Наверное, они мне больше не понадобятся.

Он медленно опустил кости обратно в футлярчик.

— В Гроув-парке, — сказал он, — у тебя в доме, в комнате, где хранились мои вещи, на стене над зеленым стеллажиком были пометки мелом. Расскажи, зачем ты их стерла?

— Почем я знаю? — равнодушно ответила она. — Наверное, устала на них глазеть. Наверное, решила, что подошло время. Майкл, что мы тут вообще делаем?

Кэрни рассмеялся.

— Понятия не имею, — проговорил он.

Он убежал за три тысячи миль, и страх понемногу отступал, но он действительно понятия не имел, почему выбрал это место, а не какое-то другое.

Позднее в тот же день они перебрались в квартиру его друга на Морнингсайд-Хайтс. Там Кэрни начал с того, что позвонил Брайану Тэйту в Лондон. Не получив ответа в институте, он попытался дозвониться Брайану домой. Там тоже включился автоответчик. Кэрни повесил трубку и нервно потер лицо руками.

За следующие несколько дней он купил новую одежду в «Даффис», книги в «Барнс энд Ноубл» и лэптоп в дешевой лавке возле Юнион-сквер. Анна тоже прибарахлилась. Они посетили галерею Мэри Бун и реконструкцию средневекового монастыря Кукса в Форт-Трайон-парке, где расположился филиал Метрополитен-музея. Анну монастырь разочаровал.

— Я почему-то думала, он покажется мне старше, — сказала она. — Попользованным.

Когда делать стало больше нечего, они сели выпить пива «Нью-Амстердам» в баре «Вест-Эндские ворота». Ночью Анна вздыхала и слонялась туда-сюда в коричневатой теплой тьме квартиры, одеваясь и раздеваясь.

Билли Анкер, если верить данным дяди Зипа, находился в нескольких днях пути вниз по Пляжу от Мотеля Сплендидо. Навигационных трудностей перемещение не представляло, пока они не вышли на сложную гравитационную мель Радиозалива, продуваемую коррозийными потоками элементарных частиц. Серия Мау послала в обитаемую секцию своего суперкарго, и оказалось, что больше делать нечего. Математичка «Белой кошки» взяла на себя управление кораблем и усыпила ее. Серия Мау не смогла воспротивиться. Сны и кошмары поднялись изнутри, вытекая, подобно разогретому гудрону.

Чаще всего Серии Мау снилось детство. Похоже, ее собственное. Изображения этого сна возникали и размывались, озаренные странным, но ясным светом, оправленные в рамки, словно архаичные фотоснимки на крышке пианино. Там присутствовали люди и показывались события. Прекрасный день. Домашнее животное. Лодка. Смех. Все таяло и сливалось с пустотой. К ней приближалось лицо, настойчиво двигая губами, пытаясь сказать ей нечто, чего Серия Мау слышать не желала. Что-то пыталось сделаться известным ей, как нарратив жаждет стать рассказанным. Завершался сон такой картинкой: сад в тени лавров и близко посаженных серебристых берез; семья во главе с привлекательной брюнеткой, глаза у женщины — круглые, чистосердечные, карие. Улыбка ироничная и радостная одновременно — как у студентки, которой искренне любопытно ощутить себя матерью. Перед нею стояли двое детей, семи и десяти лет, мальчик и девочка, с глазами, походившими на материнские; у мальчика волосы были очень темные, и он держал на руках котенка. А за спинами троицы, положив руку на плечо девушки и слегка отвернувшись, стоял мужчина. Отец? Почем Серии Мау знать? Это казалось очень важным. Она вглядывалась в фото как можно внимательнее, фокусируясь на лице, но то медленно расплывалось в дымно-сером тумане, а глаза начинали слезиться.

И следующий сон вроде комментария к предшествующему.

Серия Мау смотрела на пустую переборку, занавешенную шелковыми шторами с рюшевой отделкой. Спустя какое-то время в поле зрения появилась верхняя половина мужского туловища. Мужчина был высок и худощав, одет в черный фрак и накрахмаленную белую рубашку. В одной руке, затянутой в белую перчатку, он держал за поля шляпу, в другой — короткую трость из эбенового дерева. Его черные волосы были набриолинены. Глаза — пронзительные, светло-голубые, усики черные, узкие, точно карандашом прочерченные. Она решила, что мужчина, вероятно, кланяется ей. По прошествии достаточно долгого времени, когда в поле ее зрения оказался такой обширный фрагмент его тела, какой вообще возможно показать без заступа за поля картинки, мужчина улыбнулся. В этот момент шелковый рюшевый фон сменился тремя арочными окнами, выходившими на величественно сиявший Тракт Кефаучи. Она увидела, что снимок сделан в космосе. Мужчина во фраке медленно убрался восвояси за поля картинки.