Настал день, когда я сумел бежать проворно, сберегая силы, и достиг того, что мне казалось невозможным, — догнал оленя и схватил его за холку. Мы оба покатились в пыли, я получил несколько ударов брыкающегося животного, издали я увидел касика, в восторге махавшего руками. Выходит, я не был человеком, потерянным для космоса.

Как-то ночью он великодушно повел меня на середину плоскогорья, где начинаются скалистые отроги сьерры, обладающие свойством сохранять солнечное тепло до глубокой ночи. Он приказал мне лечь рядом с ним, лицом к звездам, и углубиться взглядом в звездное пространство. Вскоре мы оба потеряли ощущение того, что нас окружало. Мы словно медленно вращались вместе со звездами в ночном мраке. Дулхану удалось погрузить меня в стихию ночи. Голова нисколько не кружилась, я углубился в лоно ночи, как вольная комета. Это было незабываемое переживание.

Внимание касика отнюдь не улучшило моего трудного положения в племени. Дети и злобные бабы, их опекавшие, обзывали меня «общипанным петухом» и потешались над моими длинными, костлявыми, светлокожими ногами.

В эти месяцы я научился ориентироваться по ветру и по расположению звезд. Научился распознавать качество воды и трав по их вкусу. С каждым разом я все глубже забирался в пустыню, простиравшуюся до Дороги коров и открывал ее своеобразную жизнь. Мне удалось победить пошлые предрассудки, согласно которым говядина с кровью годится в пищу, а вот земляные рачки, яйца красных муравьев или зеленые земляные черви с усиками не годятся. Кажется, я тогда понял, что в тихой, скрытой жизни тварей пустыни я могу найти средство поддержания собственной жизни.

Видимо, тогда, когда Дулхан убедился в моем почтении к природе, он повел меня в пустыню вместе с группой мужчин, которые умели разговаривать и безмолвно общаться с растениями и животными и чувствовать водяные ручьи, текущие глубоко в сухой земле и неожиданно выходящие наружу через много дней ходьбы в самом, казалось бы, засушливом месте. Ночью эти люди приникали к скалам или к трещинам в земле.

Они улавливали еле слышное журчанье, изобличавшее потаенные ручьи.

Один из колдунов разговаривал с птицами. К нему нельзя было приближаться, можно было только наблюдать издали. От птиц он узнавал перемену погоды — что так важно для войны и для роста съедобных растений. Он пользовался большим уважением, было известно, что в давнее время он дружил с одним королевским орлом, который передавал ему известия из очень далеких краев от неведомых народов. И даже говорили, будто индейцы чорруко помнят тайну Семи Городов именно благодаря сообщениям того орла.

В этих походах, когда мы, уставшие и покрытые пылью пустыни, возвращались обратно, Дулхан умел превращать в настоящий праздник простое омовение в воде горного ручья.

— Закрой глаза, закрой глаза, — говорил он. — Теперь ты чувствуешь, как усталость смывается водой, как по коже бегут маленькие струйки и уносят твою усталость, будто слой пыли, растворяя ее…

Потом он предлагал мне погрузить руки в воду и постараться сочетать движение моей крови и биение пульса с тихим, едва ощутимым течением прохладной воды.

Он был настолько великодушен, что не требовал от меня никаких религиозных признаний. С озабоченным видом он мне объяснил, что Солнце переживает тревожный период, и вполне можно ожидать, что, как в давние времена, «прежде жизни наших предков», снова случится, что Солнце умрет и Земля снова покроется льдом смерти. Это было главным его опасением. Оно в какой-то мере окрашивало скепсисом и смутной меланхолией его восприятие жизни и будущего.

— Будем надеяться, будем желать, чтобы Солнце, наш отец, не умерло. Однако есть печальные приметы: уже не встречаются мертвые птицы, погибшие из-за того, что в летний полдень осмелились летать под его лучами. Раньше это часто случалось… Большие народы на юге кровью кормят его. Будем надеяться, будем желать, чтобы Солнце, наш отец, не умерло…

Племянница Дулхана носила сорочку из замши. Казалось, то была вторая тонкая кожа, облегавшая ее фигуру. Только девочкам разрешается носить короткое платье, а матроны ходят совершенно голые, и все время слышишь, как шлепают их груди, когда они, ворча и переругиваясь, снуют туда-сюда.

У нас началась пора трехмесячного ритуального празднества перед возвращением на побережье Мальадо. Мужчины неизменно пребывали в сильном возбуждении от священного алкоголя и от дыма, который они вдыхают до потери здравого рассудка и наступления некоего безумия. Говорили, что в таком состоянии они совершают полеты, посещают страну мертвых и даже, как они уверяли, приближаются к владениям таинственного бога. В этом случае, если им удается достаточно приблизиться, они обязаны умолять его о здоровье Солнца, Подателя Жизни на Земле, и сообщать ему, что Солнце все слабеет от малокровия.

Мое положение во время этих обрядов было незавидным — я не участвовал в них, но и не мог слишком отдалиться, как какой-нибудь раб или мерзкий нечестивец, Надо было держаться скромно и незаметно. И я использовал эту пору для своих коммерческих походов.

Когда я возвратился с лакомым грузом грибов и весьма ценимых красных раковин, я застал уже последнюю неделю ритуального веселья.

Я прилег вблизи костра, глядя на пляски и слушая бесконечные сказания поэтов-дикарей.

На третью ночь касик Дулхан встал со своего почетного места и направился ко мне. Я поднялся и поклонился ему до земли, выражая свою дружескую покорность, Он же, указывая на свою племянницу, сказал: — Она твоя. Вероятно, ты все же мужчина. Хотя она из моей семьи, знатная принцесса, она твоя. Я видел твой пристальный взгляд. Она твоя.

Подобно чуркам, эти люди изъясняются и договариваются больше языком взглядов, чем словами, как мы. Я поблагодарил за честь, взволнованный, что мои желания разоблачены. В совместной жизни членов племени все симпатии и намерения молча угадываются, и в недалеком времени всем становятся известны тайные желания всех.

Сквозь сплетения хвороста и вспышки пламени я почувствовал мрачные взгляды воинственных вождей, Я согласился с предложением, хотя это означало настоящий брак и, с моей стороны, измену моей вере. Когда Дулхан сказал, что я все же мужчина, он практически обязывал меня стать членом племени, Бессильные мужчины — их называют крысами — здесь как бы плебеи, не по происхождению, а по равнодушию к жизненным радостям, пассивности, Бывает, что военные вожди и даже колдуны опускаются до категории крыс. Как правило, соплеменники предпочитают их убивать, коллективно побивая камнями, чтобы избавить от морального унижения.

На языке племени ее звали Девочка-Облако. Я окрестил ее Амария, и ей это понравилось. Поскольку из-за скудной охоты племя подвигалось все ближе к берегу, мы поставили свой вигвам подальше от всех, в очень красивом месте на скале над морем.

Согласно законам племени я не должен был появляться на людях или, по крайней мере, мне полагалось проходить мимо родни девушки опустив голову, пока не обнаружатся несомненные признаки оплодотворения. Во всяком случае, не следовало приближаться к ним ближе чем на расстояние выстрела из аркебуза.