С улицы доносились голоса. На миг показалось, что я узнаю плач Тхеу. Щемяще заныла душа… может, мерещится? Что они с ней делают, подонки! Тоска пропала и вместо нее душе билась злоба бессилия — уж лучше бы меня тогда убили! Я доберусь до них, все равно доберусь!

* * *

Постель. Чистая мягкая постель. На таймере — 14.00. Отлежавшись пару часов я вышел на кухню, сварил большую чашку кофе. А потом допил водку.

* * *

Голоса явственно приближались. Подняв палицу — теперь ни один, самый искушенный искусствовед, не различил бы на этом искусанном, мятом куске золота следы изящного рисунка — я пристроился рядом с дверью и затаил дыхание. Сейчас кто-то схлопочет по черепушке… Увы, в камеру так никто и не вошел. После почти часового ожидания пришлось смириться с мыслью, что про меня забыли. Но ничего. Теперь у меня было чем заняться.

На этот раз я работал более целенаправленно и толково, стараясь расширять выемку по вертикали и по направлению к двери. Скоро нос и левая щека оказались в кровь разодраны о камень, но самая глубокая часть выемки сдвинулась в нужную сторону сантиметров на десять. Никогда не думал, что работа челюстями может так утомлять: решив пару минут отдохнуть, я провалился в глубокий сон без сновидений…

* * *

который грубо разорвал визг таймера и грохот кулака.

— Эй, — стучала мамочка в стену, — ты собираешься выключать этот чертов будильник или нет?

Значит, настал понедельник.

Дошлепав до ванной, я открыл холодную воду, ополоснул лицо и взглянул на себя в зеркало: никаких ссадин на лице не имелось. Отражение скривило губы в презрительной усмешке: «Игорек, ты слишком серьезно относишься к ночным кошмарам. Не стоит путать явь и видения!» Рука привычным, доведенным до автоматизма движением выдавила из тюбика немного зубной пасты и стала елозить щеткой во рту. Хорошие зубы. Здоровые. Крепкие.

Я резко сжал челюсти — пластмасса хрустнула — и выплюнул обломки зубной щетки в раковину. И это уже было не видением… А Долина охотников? Тхеу? Ее голубые глаза с карими лучиками? Сон? Явь? А ее слезы? Невольно сжались кулаки… Чтобы это ни было, галлюцинация, иное измерение, пьяный бред, дурное кино — но я выберусь в нем из тюрьмы! И отправлю на тот свет хоть одного ублюдка!

У реальности нашего мира есть один характерный признак: как бы ты ни желал совершать подвиги или зажигать звезды, но звучит звонок — и хочешь, не хочешь, а надо идти на работу.

Если кто-то думает, что может безнаказанно почти целый день грызть каменную стену — даже во сне — то он глубоко ошибается. Лично у меня примерно к полудню в зубах безжалостно запульсировала огненная боль. Да с такой силой, что на Галину Павловну по дороге из Комитета я откровенно зарычал.

В пять вечера обжигающий пульс уже стучал по всему телу, жидким пламенем разливаясь по жилам, скручивая мышцы и выжигая рассудок. Совершенно обезумев, я бросился в Гришкин кабинет, выкинул из кресла какую-то бабку, плюхнулся на ее место, открыл рот.

Гриша только изумленно приподнял брови. Потом взял в руки зеркальце и щуп, и углубился изучение моей пасти. Минут через пять пожал плечами:

— Ни одной дырки. Ни одной подозрительной пломбы. И вообще ни одной пломбы. Все в порядке.

— Болит… — выдавил я.

— Не может такого быть! — категорически заявил Капелевич, и запнулся, увидев как от боли из моих глаз покатились слезы. — Хочешь еще посмотрю?

— Дай… болеутоляющего… — каждое слово давалось с трудом. С каждой секундой рвались последние ниточки, которые позволяли рассудку управлять телом.

— Поверь специалисту… — Гриша Капелевич отошел к своему столу, достал из ящика литровую бутылку водки. — Снимает боль, нервное напряжение, обладает снотворным действием. И никаких побочных эффектов!

Не дожидаясь конца очередной Гришиной лекции, я вырвал у него из рук бутылку, открыл, и стал пить прямо из горла, не ощущая вкуса.

* * *

В камере, вдобавок ко всему, было еще и жарко. Это оказалось последней каплей. Тяжелый поток боли порвал последние нити, отшвырнул сознание прочь и овладел телом. Я катался по полу, орал, хрипел, рычал, кидался на стены, глотая крошку, бился головой о дверь. Перед глазами качалась кровавая завеса, нетерпимый голод выворачивал душу наизнанку, рвался на волю.

А потом открылась дверь.

Кто-то с криком упал на пол, дверь мгновенно захлопнулась. Словно кнут, ударил по оголенным нервам запах плоти, мяса, крови. Еды.

Это не я! Тело…

Зубы взорвались злобной силой, метнулись вперед, рванув за собой тело. Она вскрикнула, шарахнулась назад, закрывая лицо ладонью.

Зубы впились в горло.

Сладостный, освежающий, благотворный поток крови хлынул в рот, омывая от бешенства утомленное тело. Я даже застонал от неимоверного наслаждения, завыл, вскинув к потолку окровавленное лицо… И только потом понял, кто эта женщина.

Она уже не могла слышать моих слов, видеть моих слез. Да, плакать позорно для мужчины, но я не мог сдержаться. Я вообще ничего больше не мог. Только сидеть, держа на коленях ее голову, гладить густые черные кудри и пускать слезу. И слушать, как заливаются за окном бурным смехом те, кто это все подстроил. Даже ненависти не было. Только пустота. Ни времени, ни боли. Пустота…

* * *

— Что, так болит?

— А? — в первый момент Гришу я даже не узнал. — Нет, не болит.

— Ну-ка, открой рот! Gesus Damn… — он отобрал бутылку, сделал несколько огромных глотков, положил ее мне на колени, прикрыл халатом и, покачиваясь, вышел вон из кабинета.

Не знаю, сколько еще я просидел в кресле, тупо таращась в стену. Но в конце концов встал — бутылка упала на пол и закатилась под стол — сполоснул лицо под краном в углу. Посмотрел на себя в зеркало. Открыл рот.

Вместо зубов торчали короткие гнилые пеньки.

Вернуться в Долину охотников не представляло ни малейшей трудности. Достаточно было достать из-под стола бутылку. Водка резко обожгла корни исчезнувших зубов, и я снова оказался в тюрьме. Голова Тхеу по-прежнему лежала у меня на коленях, из окна доносилось дебильное ржание. Но слезы уже пересохли. Я взял ее тело на руки, отнес к скальной стене, прикрыл тканями из кучи, затем засыпал золотым хламом, выбирая вещи полегче. Хотя ей, конечно, уже все равно.

Шум за окном стих. Похоже, для охотников мое поведение стало неинтересным. Тем лучше. Зубов теперь у меня не было, зато стремления вырваться прибавилось… Хотя нет. Зубы были.

Я бросился к скелету, схватил нижнюю челюсть, рванул к себе. С сухим шелестом опали ребра, откатился череп. А челюсть оказалась в руках. Осталось только упереть резцы в стену у двери и ударить сверху палицей. На пол посыпалось серое крошево. Как я сразу не догадался! Теперь ни нос, ни подбородок, ни щеки работе не мешали. Камень поддавался миллиметр за миллиметром. До темноты удалось пробиться почти на полпальца…