– Надоели вы мне, сукины дети. – И отпустил гадюку. Та его укусила и уползла, затаившись под батареей. Публика была ошарашена таким поворотом – самоубийство в прямом эфире. Спустя неделю всю сеть захлестнула волна видеосамоубийств – впечатленные олухи в прямом эфире «кусались» змеями.

Вот только выжил Зайка. Его, крепкого подонка, и змеиный яд не взял. Впрочем, говорят, опасность яда гадюки сильно преувеличена.

Формально у властей ничего не было против русобородого Зайки – он не крал, обвинение в экстремизме не было доказано, однако экстремизмом от него так и не несло. Лучшее, что могли придумать, – сцапать его ночью и отвезти к границам гетто.

Напоследок русобородому сказали так:

– Высунешься, убьем без суда и следствия.

Блюстители молча курили, смотрели, как уходит бородатый в черном реглане в мартовскую метель. Потом сели в автозак и уехали. А он шагал через Китайский район, по Морскому проспекту, мимо костров в мусорных баках, мимо темных подворотен – прямиком, сам того еще зная, вершить историю этих территорий. Зайка собрал армию русских ублюдков и развязал такую кровавую бойню, какая здесь никому раньше и не снилась. «Вы кто, мать вашу, потомки Суворова или мразота?» – жестко и спокойно вербовал он армию. Да, он тут разгулялся.

И наступил ад кромешный. Всюду было слышно: и на Тарповке, и на Говенской стороне, и в Китайском районе, и на Морском и Латинском проспектах – как стреляли, орали и ломали кости друг другу ублюдки. Поляки схлестывались с русскими, русские с китайцами, китайцы с индусами и таджиками. Стволы, ножи и кастеты. Месиво из раскрошенных зубов, крови и соплей. Каждую неделю таскали искалеченных в больничку, а трупы не успевали укладывать в гробы. Бывало, несколько ночей на морозах окоченевшие, поломанные мертвецы лежали в сугробах, а окна всех окрестных домов были плотно задернуты шторами. Ночи полнились средневековым кошмаром, дни – патриотическим трепетом. Месяц за месяцем отвоевывали русские ублюдки территории – Пехотный с чайханой и доходным домом, часть Морского проспекта от Литейщиков до реки, сквер Фукса… Но лишь улицы от Пехотного до пирсов русские держали за собой крепко, все остальное – с переменным успехом: то латиносы отобьют, то китайцы. В одной из таких драк Зайка и сам потерял нос – срубили мачете. У пирсов дело было, в феврале.

Зайка такой шаг сделал, которого от него никто не ждал, – надел свой черный реглан, пушку за пояс сунул и бесстрашно отправился на Говенскую сторону к индусам. Разговаривать. А на Говенской стороне как раз вспышка брюшного тифа свирепствовала. Каждые сутки с десяток человек свозили в местную больничку. Индусики, бледные, в лихорадке от жара, лежали прямо на полу в коридорах и приемном покое – мест уж для них не хватало. Вернулся Зайка только под вечер. Долгий и тяжелый был у него с индусами разговор. Кончилось тем, что Зайка достал для них антибиотики, брюшной тиф на убыль пошел, а индусы с той поры стали держать нейтралитет в драках русских ублюдков с латиносами. Первые пару лет так было, а потом само собой стало складываться иначе – индусы к русским прикипели. «Бхай!» – кричали, завидя ублюдка в кожаном реглане или бушлате на Говенской стороне. Вот так и стали вместе сражаться.

Ублюдки всех национальностей вылазки на пределы квартала делали – отжимали у честных граждан гаджеты, дурь толкали и угоняли автомобили. Особенно же угонами баловались таджики – по их это части, они и шиномонтажку открыли, и авторемонтом в квартале занимались. Рукастые, черти. Зайка к тому времени мудрее стал и говорил:

– Надо уметь делиться.

Порой он сильно выручал таджиков: через химика, у которого связи в городе имелись, выкупал у блюстителей порядка попавшихся на угоне выходцев из Средней Азии. Потеплели к русским и таджики. А евреи никогда в драках не участвовали, позиция у них была четкая: пусть гои переубивают друг друга, нам же лучше. Так что на избранный народ Зайка откровенно положил с прибором – просто драл с них контрибуцию за то, что держали лавки, забегаловки да ломбарды на его территории, и величал их моньками картавыми да христопродавцами.

Только с китайцами, хоть ты в лепешку расшибись, договориться не получалось. Узкоглазые всегда держались особняком.

В квартале 20/20 стало спокойнее. И Зайка сменил кожаный реглан на куртку полярника с меховой опушкой – тоже стал умиротвореннее. Люди вновь открывали лавчонки, торговали табаком и хлебом и, ничего не поделаешь, платили неизбежную дань ублюдкам за крышевание. Ублюдки собирали дань с подвластных территорий, контролировали наркотрафик и шлюх на своих улицах. В квартале рождались дети – новое поколение подонков, нигде не зарегистрированное, несуществующее для всего остального мира.

Старые воины переубивали друг друга, а молодым привили понятия. Просто так пушку не доставай – железное правило. А если разборка – шли в бар на пирсах, к абхазу. Выяснить, что он знает. К его помощи прибегали, когда нужно было назначить встречу с врагом для проведения нелегких переговоров, найти свидетелей убийства и прочих темных дел. Абхаз стоял за стойкой и всегда все знал, был надежен, имел связи, чужие тайны хранил, как свои, в бандитские передряги не лез. Его бар – нейтральный остров на русской территории. Абхаз не допускал в своем баре конфликтов.

В небе над кварталом теперь изредка появляются лишь одинокие беспилотники – то ли власти разведывают, то ли простые граждане с той стороны вынюхивают из интереса, сдохли ублюдки или все еще ведут свои войны. Да иногда, в пору затишья, сюда, маневрируя между старыми автомобильными покрышками, которыми завалены границы квартала, приезжают с экскурсиями туристы в бронированных автобусах – посмотреть на средневековый зверинец. Ублюдки этих потусторонних не трогают – хоть и могут. В этом свой расчет. Пока не трогаешь тех, что с той стороны, власти закрывают глаза на здешний беспредел. А вообще странно, что на этот чертов квартал еще не сбросили атомную бомбу. Видно, прекраснодушное человечество за пределами этого ада знает точный срок, когда трепонемы и сальмонеллы уничтожат всех подонков и мудаков в здешних подворотнях.

Ну а Ольга… про нее известно мало. Она просто была, и все. Однажды в июле, под утро, явилась в чайхану. Чуть старше ребенка. В летнем сатиновом платье в полоску, в запыленных кедах, с огромным рюкзаком за плечами. В смуглом лице что-то такое странно-притягательное, индейское, черные волосы растрепались. Безносый Зайка ее поманил: «Лет тебе сколько?» – «Пятнадцать». «Ну, посиди там, потом оттрахаю», – махнул рукой. Так Оленька с ним и взрослела.

Говорят, она неоценимую услугу главарю русских ублюдков оказала – перевезла в квартал его мать. Сам он не мог рисковать – слежку за его старушкой установили, ждали, пока он высунется, чтоб убить без суда и следствия. А Ольга сумела.

* * *

В субботу вечером декабрьская луна поднимается над заснеженными крышами. В темноте за окном светит желтый фонарь. Тихо падает снег на карнизы, на козырек парадной. А под козырьком, на ступеньках, сидит и все подливает себе в пластиковый стаканчик Анзур из местной шиномонтажки. Не дано понять, что именно выражает каменное лицо выходца из Средней Азии – лицо чужака. Может быть, он вспоминает цветущие персики и горные хребты Ферганской долины, глядя на столб метели под фонарем. А может, замышляет убийство.