Мансарды французских художников начала ХХ века были завалены фигурками из эбена и африканскими масками. Африканская маска повинна в возникновении кубизма. Говорят, когда Пикассо начинал писать «Авиньонских девиц», шлюх из борделя, он и не знал, как закончит картину. Это пришло вдруг – удар впечатления, трепет – геометрия африканской маски вместо лица.

Африканские маски породили и нашего Умо. Мы привезли его историю как алмаз, раскопанный в недрах Эфиопии. Нам пришло в голову еще кое-что – перед самым отъездом мы наняли переводчика и с его помощью уломали старика-эфиопа «повспоминать» Умо. Старик не сразу согласился, но мы прибавили сверху еще несколько быр – и он тотчас вспомнил: «Ага, этот тот самый, что повесился на дереве». Эфиоп рассказал, что слышал о человеке по кличке Умо. Тут многие его знали – он хорошо рисовал, вырезал фигурки из дерева, маски и расписывал их красками. Этот Умо ловко прыгал через быков – такая в его племени была традиция. А однажды едва не зарубил соплеменника тесаком из-за красивой девушки. А потом уехал куда-то на другой континент, чтобы вернуться через много лет и повеситься на дереве посреди своей родной деревни. Голоса старика-эфиопа и переводчика на звуковой дорожке стали неоспоримым доказательством существования Умо. Ну а тот старый эфиоп… так и не нашлось безумцев, пожелавших поискать его на Черном континенте и проверить достоверность рассказа.

Мы начали толкать статейки про африканского живописца с фотографиями его аутентичных работ. Старикан был профи по части раскрутки и шумихи. Он подал как сенсацию свою историю о якобы многолетних розысках и счастливой находке в одной из частных коллекций тридцати двух картин художника, о котором раньше знали лишь немногие. Умо не уделяли внимания, так как не представлялось возможным оценить его творческое наследие, считавшееся утерянным. И вот – чудо. Судя по обнаруженным картинам, он – явление, и весьма своеобразное. Некоторые искусствоведы даже начали заявлять, что слышали о нем. Через год солидные сетевые издания уже писали о художнике Умо как о непризнанном, не замеченном вовремя гении. Его окрестили африканским Ван Гогом. Его странноватыми картинами восторгались, писали, что они проникнуты колоритом выжженной саванны и магическим мышлением, говорили об удивительном цветовом впечатлении: «Оно – как удар током». Строили догадки – а не был ли он приверженцем культа фетишей? Ведь это все еще довольно распространенное на Черном континенте явление – личное поклонение вещи, поразившей тебя, – куску древесной коры, камню, засушенному кузнечику. Один искусствовед даже начал яростно отстаивать эту позицию, ссылаясь на картину «Автопортрет в либерийской маске». Несомненно, либерийская маска, где-то когда-то приобретенная, и была фетишем Умо. Наверняка он отождествил себя с ней, а может быть, даже верил, что его дух после смерти в нее переселится. И многие соглашались – наивный восторг перед вещами, этот признак глубоко укорененного в народах Африки магического мышления, был присущ Умо. В «Сборщиках тефа» все обращали внимание на детально выписанный, брошенный на колосьях сосуд из тыквы. В «Саванне под дождем лунной ночью» вид на огромную Луну открывался сквозь ветви священного дерева баобаба. Примечательна бушменская молитва, записанная на обратной стороне этого холста, рядом с подписью художника: «О Луна, ты смотришь на меня с высоты и, знаю, слышишь меня. Помоги мне завтра убить антилопу и набить желудок ее мясом. Луна, я устал рыться в земле и есть муравьев». Видно, в юности он кочевал по Африке и познакомился с обычаями многих племен.

И все же о нем почти ничего не известно. История не сохранила даже его настоящего имени. Непреложен лишь тот факт, что он подписывал свои холсты с обратной стороны, в левом верхнем углу кличкой Умо, которую по каким-то причинам придумал для себя. Родился лет восемьдесят назад, предположительно на юге Эфиопии. Вероятно, несколько лет прожил в Европе и, конечно, был знаком с картинами европейских художников – критики отмечают влияние Пикассо и Сезанна. Возможно, какое-то время жил или по крайней мере бывал на Антильских островах. Ведь частый мотив его композиции – маракас, древний музыкальный инструмент индейцев таино, коренных жителей этих островов. Умо повесился предположительно в тридцать семь лет, а перед этим сжег почти все свои картины. Сохранились лишь холсты, проданные задешево в частные коллекции. Тридцать две работы удалось разыскать и выкупить русскому арт-дилеру, который многие годы интересовался наследием Умо.

Ровно на тридцать две картины нам хватило собранного материала: куча африканских снимков реставратора и гора моих эскизов. А больше было и не нужно. Легендарный Умо был создан и потихоньку начал бронзоветь. Он заинтересовал критиков. Его покупали коллекционеры.

«Русская триада» выдумала африканского Ван Гога. Зачем эти подонки всех обманули? – Некоторые бесновались в истерике, другим это казалось остроумным и забавным.

Но подлинную историю Умо мой старик, так любивший ковбойские шляпы и крокодиловые сапоги, никому не расскажет. Он меня не сдаст. Все дело в том, что мы вовсе не обмануть их хотели. Мы хотели макнуть их мордой в дерьмо. За то, что ложь и раскрутка в мире их искусства куда важнее таланта.

* * *

Гробин сидит у батареи, долбит кулаком по полу и ревет:

– Вонючая бородатая гнида! Я не могу так больше! Он издевается надо мной. А ведь я ни у кого ничего не крал, я никого не убил. Я имею право достойно ходить по улицам. Имею право писать свои картины. Я – честный человек!

Всего час назад он вышел из квартиры старика-химика и так хлопнул дверью, что чуть не сорвал ее с петель. Сидел под батареей целый час с понурой головой – пока боль и беспомощность не переросли в бешенство.

Этот старик-химик, сутулый и квадратный, как огр, – легендарная личность. Он живет в квартале 20/20 со времен восхождения Христа на Голгофу и может достать все: патроны любого калибра, стволы нарезные и гладкие, селитру, хоть аммиачную, хоть калиевую, тротил с порохом, губную помаду для шлюх, да хоть реголит с Луны, если заплатишь. Он спокоен и непрошибаем, меховая душегрейка на нем сидит, как танковая броня. У него волчьи серо-зеленые глаза и борода, седая, снежная, как у православного попа. Если верить старикам-старожилам из булочной, химик ни разу за последние десять лет не улыбнулся. С ублюдками он говорит на их языке – обстоятельно и хмуро, с железной логикой, усмиряет любой базар. Старик порой вставляет в речь заумные интеллигентские словечки, но это лишь придает ему шика в глазах подонков. Русским ублюдкам он поставляет выпивку, стволы и патроны, а малярам из доходного дома в Пехотном переулке – холсты, краски, скипидар и прочее барахло. Химик – старый соратник самого Зайки. С ним нужно держаться осторожнее.

Гробин задолжал старику за масло и уайт-спирит за два месяца. И старик в своем привычном хмуром режиме отказал ему:

– Закроешь долг, тогда приходи.

– Я заплачу, когда продам абсент, – начал было Гробин.

Старик промолчал.

– Ну, хорошо, я готов взять то дешевое дерьмо, которое ты привез в прошлый раз, – скрепя сердце принялся умолять Гробин.