– О каком конкурсе? – поинтересовалась Ванесса.

– Скоро должен состояться конкурс юных художников. Деньги на него выделяет ассоциация преподавателей колледжей. Брайан хотел, чтобы Джонни послал какие-нибудь свои работы и принял участие в этом конкурсе.

– Моя жена всегда на шаг впереди меня, – сказал Брайан, заходя в кухню. Он подошел к холодильнику, достал банку пива и посмотрел на Ванессу. Его лицо стало серьезным. – Я хотел сначала получить официальное приглашение, а затем сообщить об этом вам с Джонни.

– Я не знаю. – Ванесса нахмурилась. – Иногда меня начинает беспокоить то, что Джонни все время рисует и рисует и его больше ничто просто не интересует.

– В точности как его отец, – одобрительно кивнув, заметила Аннетт. – Джиму никогда не хотелось играть в футбол или заниматься еще чем-нибудь таким. Он только рисовал и рисовал.

– Если Джонни нравится рисовать, то это еще не повод для паники, – сказала Дана и осторожно коснулась рукой плеча Ванессы.

– Конечно, я понимаю это. Он счастлив, здоров, он делает то, что ему нравится. Чего же еще желать? Я очень рада за него, – поддержала ее Ванесса.

Было уже семь часов, когда Ванесса и Джонни, наконец, покинули дом Эбботов. Ванесса вела машину, а Джонни держал на коленях яблочный пирог, который ему вручила бабушка, и с восторгом рассказывал о том, как он провел время со своими двоюродными сестрами и братом.

Позже, уложив Джонни в постель. Ванесса пошла к себе в комнату. Она думала о том, что в этой жизни ей приходилось многое терять, но в то же время она понимала, что судьба к ней благосклонна и многое дает ей. Она потеряла мужа, но у нее есть Джонни, есть родственники Джима, хорошие друзья.

Плотнее запахнув на груди халат, Ванесса направилась в свою спальню. Как всегда, в коридорах гуляли сквозняки, в окна дул сильный ветер, отчего стекла в рамах тихо дребезжали. Ветки деревьев скребли по стенам, и черные длинные тени качались на полу и потолке.

«Как хорошо, что существуют электрические одеяла! Спасибо тому, кто изобрел такое чудо», – думала Ванесса, засыпая. Правда, в объятиях любящего мужчины она чувствовала бы себя гораздо лучше, но пока об этом можно только мечтать.

Мэтт Макканн ненавидел День благодарения. По правде говоря, он ненавидел все праздники, но День благодарения он как-то особенно не любил. У него просто руки чесались «отблагодарить» двух своих бывших жен, которые высосали из него все, что можно, а потом оставили его.

Ему надо было приобрести профессию адвоката и заниматься бракоразводными процессами. Так он сэкономил бы кучу денег. А ему пришлось раскошелиться на разводы по полной программе. Парни из конторы «Фриггинз» высосали из него почти столько же денег, сколько эти две шлюшки, на которых он имел несчастье жениться.

Пока вся страна набивала желудки индейками и произносила красивые слова любви, Мэтт проводил время с человеком, которого любил больше всего на свете, – с самим собой. Он заказал себе еду из китайского ресторана и купил шотландское виски.

Мэтт встает из-за стола и прошел на кухню. Там он налил себе еще один стакан виски и уселся на высокий стул. Закурил сигару.

Праздник Мэтт воспринимал лишь как досадную помеху работе. Он не мог спокойно закончить начатое дело, потому что все художественные галереи были закрыты. Как это ни прискорбно, но все должно было заработать не раньше понедельника.

Он откинулся на спинку стула, затянулся, посмотрел на свою сигару. Осталась половина. Мэтт неторопливо затушил ее. Он заплатил полторы тысячи за двадцать пять штук этих «сосок», но они стоили того. Очень редко ему удавалось выкурить сразу всю сигару.

Сделав еще глоток виски, Мэтт окинул взглядом свою большую чистую кухню, декорированную специально нанятым дизайнером. Здесь, собственно говоря, он бывал не так часто. Да и вообще в его особняке стоимостью полмиллиона долларов, который он называл домом, существовало немало комнат, в которые он не заглядывал месяцами.

На одной стене кухни висела картина с некоей абстракцией. Ее автором был сам Мэтт. Это полотно он написал лет двадцать назад, и тогда ему казалось, что мощью своего таланта он просто взорвет мир искусства. Его мать, упокой Господь ее душу, не одобряла увлечения сына живописью. Она считала, что ему следует выучиться на биржевого маклера, и открыто говорила Мэтту, что у него не те способности, чтобы можно было заработать на кусок хлеба с маслом.

В какой-то степени она оказалась права. У Мэтта действительно не было особых способностей к живописи, но зато у него выявился другой дар – он обладал прекрасным чутьем на чужие таланты, что позволило ему заработать немало денег. Мэтт стал сотрудничать с несколькими крупными галереями и поставлять им то, что очень скоро становилось востребованным, дорогим и могло иметь ценность «для вечности». Соответственно и заработки Мэтта увеличивались в геометрической прогрессии и превосходили все его ожидания.

Наконец, расправившись с виски и надев колпачок на сигару, он сполз со стула. Теперь можно отправляться в постель. Хотя было еще не очень поздно, Мэтт решил, что пора ложиться. Когда спишь, время бежит быстрее, да и нужно выспаться как следует, чтобы завтрашнее похмелье не было слишком тяжелым.

Когда Мэтт, направляясь в спальню, проходил по холлу, кто-то позвонил во входную дверь. «Черт, – буркнул себе под нос Мэтт, – кого это еще принесло в такое время? Кому я мог понадобиться в десять вечера? Может, нашелся шутник, который хотел поздравить меня с Днем благодарения? Избави меня, Боже, от друзей и родственников».

– Кто там? – спросил Мэтт и распахнул входную дверь.

И тут же на его голову обрушилась бейсбольная бита. Удар пришелся прямо между глаз.

Мэтт, качнувшись, отступил назад. Кровь в одно мгновение залила лицо, красные струйки побежали по подбородку, шее, тут же намочили рубашку. Острая боль пронзила лоб. Мэтту показалось, что у него просто раскололась лобная кость. Это была невыносимая боль. Но последовал еще один удар по голове. Потом еще раз и еще раз. Мэтт так и не увидел того, кто его бил. А потом боль ушла. Мэтт вдруг перестал вообще что-либо ощущать.

Убийца смотрел на окровавленное тело у своих ног, и дрожь удовольствия пробегала по его спине и груди. В наступившей тишине было слышно только его собственное дыхание. Никаких других звуков.

Бросив в сторону биту, он продолжал стоять и смотреть на свою жертву. И ему было хорошо. Очень хорошо. Так и должно было быть. Он правильно поступил.

Он знал, что почувствует удовлетворение. Да, все так и было. Он упивался местью. Но, кроме всего прочего, он испытывал возбуждение. Приятное возбуждение. Пальцы его рук слегка подрагивали, дыхание было прерывистым и быстрым.

Все оказалось до странности просто. Невероятно просто. Первый раз, с Андре, он еще волновался, что дело сорвется, кто-то помещает, не выдержат нервы. А теперь все прошло гладко, без сучка и задоринки. Он чувствовал себя прекрасно, он никогда еще не ощущал себя таким бодрым и энергичным.