Дмитрий Тагирович мне ничего не ответил, лишь довольно улыбнулся, зато пламя отреагировало бурно, оно взметнулось ввысь, пожирая меня с головой, а чуть потухнув, приобрело форму мужской фигуры. Причём беспринципной фигуры, которая позволяла себе всё, что хотела.

Огненные руки блуждали везде, бессовестно жарко грудь растирали, да так, что она ныла и просила новую порцию, гладили спину и то, что пониже, а после огонь или Яматов, трудно сказать, подключил и всё свое тело. Он, плотно прижавшись, то опускался вниз, то опять поднимался вверх, и я буду не я, если не чувствовала, как ко мне прикасается кожа, тёплая, в меру нежная, стопроцентно мужская. Первые минуты, а может часы, потеряла счёт времени. Я ещё делала слабые попытки ругаться, ёрзать и протестовать, но моё тело и эрогенные точки, будь они неладны, уговорили расслабиться и получать наслаждение.

Дело дошло до того, что пламенная фигура, обжигая влажным горячим дыханием, прокладывала у меня на шее дорожку из поцелуев. В перерывах шептала мне всякие неприличные сальности, в том числе и как удачно, что на мне нет и ниточки одежды. Я же с готовностью наклоняла голову, чтобы директору было удобней мне доставлять удовольствие, и постанывала, как последняя нимфоманка.

Когда Яматов, задрав мне высоко ноги, уместил их на своей талии, до меня наконец-то дошло — шутки закончились, и сейчас, если я как-нибудь это не остановлю, случится соитие.

— Нет-нет-нет, — задёргалась я и потребовала, — отойди от меня!

— Передумай, — чуть отпрянув, попросил Яматов.

— Нет! — уверенно мотнула я головой.

— Ах, как жаль, а всё так хорошо начиналось, — цокая, произнесла полыхающая фигура и в мгновенье рассыпалась, а вместо неё появился настоящий горячий огонь, который не жалел и не любил мою кожу, он её испепелял, до безобразных ожогов, до волдырей. От внезапной невыносимой боли я взвыла.

— А-а-а! — ещё долго вопила я, цепляясь за бортики ванны. Лишь когда пришло полное осознание того, что я мылась и после просто уснула, и мне ничего не угрожает, успокоилась.

Продолжая тяжело дышать, я встала на ноги, стянула с полотенцесушителя махровый халат и, закутавшись в него, аккуратно контролируя каждое движение, вышла из ванной.

Присев в спальне на край кровати, долго не могла прийти в норму. Сначала оглядела себя с ног до головы на предмет ожогов, но тело было полностью невредимо. Потом прокрутила в голове сцены из странного места с Яматовым. А когда, наконец, убедила себя, что мне привиделся ужастик, запустила в волосы руку, чтобы их растрепать, и нащупала в них зелёную, сочную, оборванную от корня травинку. А за окном середина зимы, и в доме моём нет ни одного живого растения.

Всё. Достаю из прихожей дорожную сумку, кладу в неё тапки, ночную сорочку, кружку с тарелкой и утром меняю адрес на дурдом.

Как уговорила себя встать, пойти на кухню, вскипятить чайник и выпить горячий травяной отвар — понятия не имею. После, когда вернулась в спальню, чтобы рассмотреть находку из волос более детально, не обнаружила её там, куда запустила. На полу возле батареи валялась обычная железная шпилька, а не травинка. Что тоже странно. Я не закалывала волосы шпильками, они не водились у меня в доме, и я их никогда не покупала.

Захотелось разреветься и как следует от души оплакать свою куда-то улетевшую крышу, но вместо этого я громко и истерично расхохоталась, что тоже неплохо сняло навалившееся напряжение. Когда судороги от невесёлого хохота окончательно успокоились, я полезла в сумочку за таблетками валерьянки. Мне бы, конечно, сейчас что посильней, но более серьёзных лекарств у меня просто нет.

Когда из сумки вместо таблеток выудила не принадлежащий мне небольшой пухлый кулёк, чуть не взвыла от отчаянья.

Сколько можно! Когда всё это уже закончится?

То ли я слишком устала бояться и удивляться, то ли потихоньку мозг привыкал к творившейся вокруг чертовщине, но я вполне спокойно развязала жёсткую верёвку, которой был перевязан кулёк, и глянула внутрь. Там лежала обычная пыль, как из мешка пылесоса.

Записывать себя в умалишённые мне, естественно, не хотелось, а этот кулёк, если я пересмотрю некоторые аспекты бытия, мог бы объяснить моё состояние. Да, я не верила в такие понятия, как сглаз или порча, но а вдруг это всё существует. Вдруг есть невидимые силы, способные по чьему-то велению и желанию превратить совершенно нормального человека в сумасшедшего, который видит и слышит то, чего нет.

Может быть, я, сама не зная, того перешла кому-то дорогу. Вызвала чью-то ревность, зависть или нечаянно обидела, и этот человек подкинул мне заговорённый кулёк, чтобы изжить со свету самым изощрённым способом из всех возможных.

Первым порывом было — сжечь кулёк, например, в кастрюле, но после сна, одно упоминание об огне вызывало отвращение. Поэтому я, накинув на плечи шубу, вышла на балкон. Сначала развеяла по ветру пыль, а затем выкинула и сам кулёк.

Дима

Почувствовав, как в мой дом вламывается непрошеный гость, я даже с кресла не встал, только недовольно поморщился и влил в себя очередную порцию коньяка.

— Ты же знаешь, если кто-то без разрешения нарушает границы моей территории, я огорчаюсь, — сказал я Глебу, когда тот остановился у меня за спиной.

— А что мне оставалось? На связь ты не выходишь, в курсе дела не держишь. Лично я уже огорчился, — заявил Глеб и плюхнулся в кресло, что находилось от меня по правую руку. — Девчонку сжёг?

— Херли ты спрашиваешь, если знаешь ответ?! — рявкнул я и снова глотнул коньяка, только теперь не из бокала, а прямиком из бутылки.

— Значит, не сжёг, — разочарованно выдохнул партнёр и, выдернув у меня из руки бутылку, тоже отпил. — Ты тянешь кота за хвост, а дело-то на пять минут, — Глеб щёлкнул пальцами, и показалась искра, — раз и наша Маша — уголёк.

— Давно подозревал, что ты извращенец. Глебушка, тебя совсем не беспокоит тот факт, что мы, возможно, совершенно напрасно убьём человека.

— Ой, да ну тебя. Ишь как заговорил, — мерзко усмехнулся Глеб. — Да если бы эта Машка не была смазливой куклой, а ещё лучше — была мужиком, ты бы без всяких раздумий отправил её на костёр в тот же день, когда мы её обнаружили. Завязывай думать тем, что в штанах. Нужна баба — ты мне скажи, пришлю на любой вкус. Короче, некогда мне тут разглагольствовать. Проверяй, убеждайся, делай что хочешь, но уложись в месяц. Ровно столько я смогу удерживать папика от его дочурки. А если он вернётся и обнаружит нас рядом с его чадом, сам знаешь, это сильно затруднит нам задачу.

Глеб ушёл, и я одним залпом прикончил бутылку. Тявканье этого пса не беспокоило, а вот то, что Мария, как бы я сильно на неё не давил, не проявляла ни единого признака силы, которая могла передаться ей от отца, — этот факт заставлял беспокоиться.

В чём-то Глеб прав. Маруся и правда самую малость мне нравится. Только симпатия моя ей скорее вредит, чем помогает. Каждый раз вместо того, чтобы дожать испуг Марии до апогея, жалею её и отпускаю.