лицо – большие глаза, высокие скулы. Благодаря своему спокойствию он казался мягким и уступчивым, несмотря на то, что на самом деле это было далеко не так. Он был ниже Теодора, младше его, физически слабее – потому что Теодор все-таки был спортсменом, а Кристофер – актером. И его хотелось защищать, даже когда ему не угрожала никакая опасность.

Теодор невольно облизал губы, и желание поцеловать его свело низ живота. Но он не стал бы этого делать. Не до того, как спросил бы Кристофера. Не до того, как получил бы на это согласие. Теодор мог играть роль доминанта, берущего все без спроса, с кем угодно, но с Кристофером он не позволит себе этого. По крайней мере, не до того, как этого захочет он сам.

Он уже делал так однажды, и ему совсем не понравилось то, что он после этого испытывал целый гребаный год.

– Вот так неплохо, – прошептал он.

Кристофер осторожно выдохнул, горячее дыхание осело на подбородке Теодора.

– Наигрался? – он старался звучать безразлично, но голос его подвел, надломился. – Давай теперь поговорим о том, почему ты не хочешь петь.

Если у Теодора и была угроза получить стояк, то теперь она миновала. Спасибо, Крис.

Теодор застонал, упираясь лбом в его плечо и чувствуя мурашки, пробежавшие по шее, когда Кристофер опустил ладонь на макушку, успокаивающе поглаживая.

– Я никогда не пел при других людях, – тихо признался он. Слова получились сдавленными, и он не был уверен, слышал ли их Кристофер.

Тот медлил с ответом. Тишина между ними была спокойной, уютной. Быть друг с другом рядом уже давно стало комфортно.

– А ты вообще умеешь петь? – неуверенно спросил Кристофер, боясь обидеть этим вопросом, но не в силах не задать его. То, почему мистер Уилсон так зацепился за Теодора, все еще оставалось для них загадкой. Прошли три совместные репетиции, но он так ни разу и не пел, каждый раз отнекиваясь и предлагая повторить другие сцены. Но тянуть вечно было нельзя. У Теодора было больше всего вокальных партий, и их прогон был неизбежен. В крайнем случае Кристофер даже готов был поступиться своими принципами и петь за кулисами, пока Теодор будет открывать рот на сцене, хотя поначалу категорически отрицал даже идею этого.

Теодор пожал плечами.

– Говорю же, никогда не пел при других.

Он выпрямился, заглядывая в глаза Кристофера как обиженный щенок, ожидающий утешения от хозяина.

– Так почему бы не начать сейчас? – закономерно поинтересовался он. Теодор вздохнул, обреченно сдуваясь. – Послушай, – почувствовав его расстроенное настроение, Кристофер обхватил щеки ладонями, смешно сплющивая, – почти все в кружке не умеют петь. Никто не станет тебя осуждать. Просто попробуй, хорошо? Вдруг ты отличный певец?

– А вдруг нет? – с трудом скрывая страх, прошептал Теодор, надеясь отыскать в добрых глазах Кристофера ответ.

И Кристофер тепло улыбнулся.

– Мы что-нибудь придумаем. И потом, ты слышал свой голос? Даже когда ты просто говоришь, он звучит как песня.

Теодор изумленно приоткрыл рот, и Кристофер медленно залился краской, понимая, что только что сморозил. Он не соврал – у Теодора был красивый низкий голос, теплый, словно бархатный. Но это вовсе не значило, что об этом стоило так открыто сообщать самому Теодору!

Он откашлялся, отводя взгляд, чтобы не видеть, как на лице Теодора расползалась самодовольная улыбка. Но он разумно промолчал, чтобы не смущать Кристофера еще больше, потому что, когда он был смущен, он начинал закрываться в себе.

– Но я боюсь петь при других, – снова попытался Теодор, уже заранее зная, что эту битву он проиграл и по окончании разговора пойдет как миленький на сцену и запоет. – К тому же, ребята все еще не так хорошо ко мне относятся.

Кристофер нахмурился.

– Смотри на меня, когда будешь петь, – со всей серьезностью заявил он. – Я отношусь к тебе хорошо. И я в любом случае буду тобой гордиться. За смелость.

Он обогнул Теодора, выходя из закутка, а Теодор постоял еще несколько секунд, прижимая ладони к горящим щекам и приводя сердцебиение в норму.

Обратно они зашли не вместе: Кристофер шел чуть впереди, а Теодор отставал. Он мысленно уговаривал себя успокоиться, и ему требовалось немного времени, чтобы собраться с силами.

Кристофер вошел в актовый зал, оставляя дверь открытой.

– Тео споет, – сообщил он, и ребята возбужденно зашушукались.

– Ладно, это отлично, – мистер Уилсон пытался сохранять невозмутимость, но сам аж подпрыгивал на месте от любопытства, когда спустя пару минут в зал вошел Теодор, который, не обращая ни на кого внимания, направился прямо к сцене. Он забрался на нее с отрешенным лицом, и Джесс, сидящая на краю, тоже поднялась, плюхаясь в кресло, которое они притащили специально для пьесы с какой-то барахолки. – Начнем с того, как ты поешь ей колыбельную?

Теодор сдержанно кивнул, набирая в грудь побольше воздуха, хотя у самого предательски дрожали руки.

Джесс начала играть – сделала вид, что мирно спит, подтянув колени к груди, и Теодор подошел к ней ближе, касаясь кончиками пальцев лица, чтобы убрать мешающую прядь волос.

– Спи, милая Эвридика, – ласково произнес он, присаживаясь на корточки и кладя ладони на подлокотники кресла, обтянутые потертым бархатом. Включилась музыка. Сердце колотилось где-то в горле, и ему казалось, что он вот-вот его выплюнет прямо на бедра Джесс, и она изобьет его до смерти после этого.

– Теодор, – едва слышно позвал Кристофер из-за кулис, и Теодор слегка повернул голову, натыкаясь на взволнованного школьника взглядом. Тот переживал так, словно ему самому предстояло сделать этот огромный шаг, и Теодор с трудом сдержал полную нежности улыбку. – Смотри на меня, – одними губами произнес он.

Джесс приоткрыла один глаз, несильно пиная его в голень.

– Давай уже, – прошипела она, но Теодор на нее не смотрел. Он смотрел на Кристофера.

Сосредоточился на нем, это было так легко сделать. Словно больше никого не было. Только Кристофер имел значение. Он на его стороне. Он не осудит, не станет насмехаться или ругать, не станет относиться снисходительно. Теодор никогда не встречал никого, похожего на него.

Поэтому он смотрел в его глаза. Глубоко вдохнул.

И начал петь.

Кристофер, конечно, догадывался, что мистер Уилсон не просто так выбрал Теодора. Да и судя по его голосу, он должен был петь если не хорошо, то как минимум сносно.

Но услышанное выбило почву из-под ног, и ему показалось, что он начал парить над землей. Теодор смотрел на него, не отрываясь, и Кристофер осознал, что не мог пошевелиться под этим взглядом. Он слышал, как все восхищенно зашептались, когда