Тем временем Киёмори, но слухам, блаженствовал у себя в Рокухаре как принц, принимая придворных и дам высочайших рангов, наследуя чин за чином. Восьмилетняя дочь Киёмори была помолвлена с тюнагоном Фудзиварой. Вся столица только об этом и судачила.

Изо дня в день со времен смуты Хогэн Ёситомо задавал себе один и тот же вопрос: чем он прогневал богов и императора? Как вышло, что его сочли недостойным награды? Не за то ли, что он, Ёситомо, молил сохранить жизнь отцу, когда тот вернулся в столицу, в то время как Киёмори охотно обезглавил собственных родственников? Под давлением императорского приказа Ёситомо в конце концов повелел вассалу убить отца и братьев, поскольку сам так и не смог поднять на них руку. «Неужели за это я сделался трусом, ослушником в глазах государя?»

Вдобавок Ёситомо заподозрил, что дружба между Синдзэ-ем и Киёмори не сулит ему ничего хорошего. «Пока Синдзэй остается у власти, мне, верно, не видать повышения».

От мрачных мыслей его отвлекло появление из ворот Сохэ-кимон двух конюхов. Они вели под уздцы лошадей, которых ему предстояло осмотреть. Нелегко было им сдерживать подопечных — мышастого и гнедого жеребцов. Кони тянули удила, пятились, вставали на дыбы, то и дело пускали в ход копыта и зубы. Ёситомо улыбнулся.

Жеребцов прислали в дар императору из восточного края Сагами, хорошо знакомого Ёситомо. Все лошади Канто отличались особой статью и норовом, и эти не были исключением — оба рослые и мускулистые. При приближении Ёситомо кони принялись нервно перебирать ногами и задирать головы. Их ржание походило на вой ветра в пещере, казалось — выпусти их, и они помчатся словно вихрь, круша и обращая в пыль все на своем пути. Ёситомо кивнул конюхам в знак одобрения.

Он почтительно подошел к мышастому и осторожно провел ладонью по его мускулистой шее. Конь раздул ноздри и покосился, но ласку стерпел.

— Что скажете, Ёситомо-сама? — спросил конюх. — Достойный подарок государю?

— О да. Весьма достойный. В восточных провинциях таких скакунов называют «драконовыми». Лучше в Канто не сыщешь; государь останется доволен. Завидую воинам, которым прикажут их объезжать. Сам Хатиман почел бы за честь иметь такую пару.

В этот миг конь вдруг шарахнулся из-под его руки с тонким пронзительным ржанием.

Ёситомо обернулся и увидел у себя за спиной приземистого бледнолицего незнакомца с водянистыми глазками. На нем была высокая шапка и платье из черного шелка, а в руках он держал широкий складной веер — принадлежность высокопоставленного вельможи.

— Д-да! — испуганно проронил гость. — Изумительно! Ну и норов!

Зная, что было бы в высшей степени неразумно оскорблять столь важную особу, Ёситомо сдержал негодование и поклонился:

— Прошу прощения, господин, но вам не следовало подходить так близко. Этих коней растили лютыми. Вас могли покалечить!

Вельможа ухмыльнулся и стал неуклюже обмахиваться веером.

— Конечно, вы правы. Вечно я, растяпа, попадаю в неприятности. Должно быть, только милостью богов меня до сих пор не убило. Но… кого я вижу? Неужели передо мной великий герой эпохи Хогэн, могучий полководец Минамото Ёситомо собственной персоной?

Ёситомо, непривычный к дворцовым порядкам, никак не мог взять в толк, потешаются над ним или нет.

— Точно так, господин. Это я.

Вельможа восторженно ахнул и склонился ниже, чем следовало.

— Что за честь для меня, что за честь! Я обожаю слушать о ваших подвигах. Чего стоит осада дворца Сиракава — вот была победа! Истинная доблесть! А как вы сражались против собственных отца и братьев — это ли не образец верности?

— Вы слишком меня превозносите, господин. Я лишь исполнял воинский долг.

— А сколь тягостен, сколь горек был день, когда ваш отец и братья сложили головы на плахе. Сколько храбрецов пало… Даже дети, невинные дети, чьим преступлением было лишь то, что они родились в опальном роду, — и те были казнены. Я слышал, тем днем было обезглавлено около семидесяти человек.

— Да, — только и вымолвил Ёситомо.

— Все ваши братья, родные и сводные, подверглись гонениям и пали, даже младенцы, ведь верно?

— Да. — Ёситомо сжал кулаки.

— Говорят, они пали смертью героев. — Царедворец всплакнул и утер рукавом невидимую слезу. — И никто не спасся.

— Никто, — с трудом выдавил Ёситомо. — Кроме… Тамэтомо.

— Тот, кого называли демоном? — Да.

Ёситомо вельможа не нравился. Он, похоже, принадлежал к той породе придворных, что находят удовольствие, бередя чужие раны из мнимого сострадания.

— Ну и времена. Я слышал, головы смутьянов даже не выставили на обозрение — просто оставили гнить в пруду возле зернохранилища.

— Да.

— Вот уж три века подряд никого не казнили, со времени царствования императора Сага, а тут — семьдесят голов за день! Два года назад никто бы и слова не сказал поперек, а сейчас все твердят в открытую: добром это не кончится! Быть беде — так все говорят.

Ёситомо хмыкнул.

— Впрочем, что это я: плету вам о бедах, когда они не обошли стороной и вас самого. Вы, государев спаситель, обречены осматривать кляч в императорском стойле. Что за злая судьба! Как только боги такое выносят!

Ёситомо переминался с ноги на ногу, не зная, что ответить. Повалить болтуна на землю и придушить было бы неправильно, несмотря на соблазн.

Вельможа подкрался к нему на цыпочках так близко, что Ёситомо почти оглушил запах его духов — странная смесь гниющих слив и кошачьей струи.

— Знаете, — заговорщически прошептал царедворец, — кое-кто здесь помнит о том, как несправедливо с вами обошлись. Они говорят, что вы заплатили дорогой ценой за право служить трону и, следовательно, заслуживаете больших почестей. Что такого сделал этот выскочка Киёмори, чего прежде не видели от его шайки бандитоборцев? Вы же, один из всего клана, встали на сторону законного властителя. Разве подобная верность не стоит награды? Ёситомо молчал.

Уж не решил ли Синдзэй так проверить его на стойкость? Не слишком ли часто он, Ёситомо, ворчал на судьбу перед кем попало?

— Что тут скажешь, господин? — произнес он наконец. — Государственный совет пожаловал мне этот пост, и я служу здесь по мере сил. Конечно, всякому свойственно надеяться на лучшее, но такие мечты должно держать при себе.

— Нет-нет, мой доблестный полководец, вовсе нет. Даже напротив: мечты эти следует объявлять всему миру, с тем чтобы власть имущие, способные их осуществить, не остались в неведении. Мне этот способ помог — значит, пригодится и вам. Судьба переменчива, как море, — то прилив, то отлив. Тот род, которого еще вчера никто не замечал, завтра может подняться и превзойти остальных. Имейте терпение. — Он похлопал Ёситомо веером по плечу. — Помните, в нашей среде есть такие, кто вас поддержит.

На этом загадочный вельможа повернулся и быстро зашагал обратно, к Чертогу тысячи блаженств.