Внутри расставлена еда, а я через окно наблюдаю, как болтают Фанни и Микро. В динамиках булькает бессмысленная музычка, и я сажусь на стул у буфета и курю. И размышляю. Внутри меня неприятное волнение, как к глотке подступает углекислота. «Как я снова так вляпался?» — задаюсь я вопросом. Видно, слишком много любовной жидкости скопилось. Чаша опять наполнилась до краев и — БАХ, — последняя капля.

Недоглядел. И теперь вот готов лопнуть. Как будто «Е» наглотался, от которого взрывается вдруг мешок, полный глупого и теплого ощущения вселенского счастья, которое заливает все вокруг. Мне стоило бы почаще влюбляться, тогда, может, обойдется без таких перегибов. Я уже весь дрожу. Сижу на стуле и трясусь. Наверное, следовало Е-шку принять перед выходом.

Вообще, побольше Е-шек. Я всегда задавался вопросом, влияет ли большое количество Е-шек на объемы мешка для жидкости счастья, потому что его надо постоянно опустошать и снова наполнять. Оттого и глупо кидать в него Е-шку за Е-шкой, если он пуст. Ведь не может же человек блевать при пустом желудке. Может, следует блевануть? Выблевать из себя любовную жидкость? Но она уже везде. Этот яд бьет по мозгам, словно наркотик.

Тут и пара заблаговременно принятых Е-шек мало что дала бы. Е-шки противные. Счастье на пустом месте. Гадость, и все лишь для того, чтобы целое поколение могло хорошенько оттянуться. Ну не чушь ли? Чтобы стать счастливым, нужен повод, детонатор. Например, любовь с первого взгляда. И то, что из нее вытекает: драма, счастье, скука — все имеет свои последствия. Е-шка же просто перестает действовать, и тебе сразу кажется: «Я так несчастлив, но почему?»

И все-таки следовало проглотить хотя бы одну — для храбрости. Тогда сейчас я был бы несчастлив и разбит, но лучше подготовлен. Ну вот, я стал рабом собственной химической лаборатории, и высвободившаяся внутри меня субстанция сотрясает все мое тело. Неприятная, судорожная эйфория. В буфете есть кофе и апельсиновый сок. Кола.

— Будьте добры, всего по одному, — прошу я, и пока девушка наливает, замечаю у нее на руке шрам.

Одинаковые шрамы на каждой руке. На тыльной стороне ладони, около мизинца. Она ловит мой взгляд и улыбается, будто я сказал что-то очень приятное. Я хочу снова посмотреть на ее руки, но она уже повернулась ко мне спиной и убирает в ящик пустые бутылки. Апельсиновый сок для Фанни, кола для Микро.

— Я бы предпочла кофе, — говорит Фанни, стоит мне выйти.

— Ладно, давай разделим, — отвечаю я, — кофе и апельсиновый сок.

«Отлично», — отвечает мне ее взгляд. А еще он говорит: «Моя рыбешка на крючке». Девчонка-то умная, думаю я, слишком умная. И как я только себя выдал? Но больно уж милый у нее взгляд.

— У девушки в буфете, — начал я, — было по шесть пальцев на каждой руке.

Микро смотрит на собственную руку.

— Да нет же, вот здесь, — поясняю я, — с каждой стороны должно было быть еще по одному, — и указываю на его мизинец. — Теперь у нее там шрамы. Жаль, — продолжаю я, — наверное, неплохо бы смотрелось, по шесть пальцев на каждой руке.

Фанни снимает ботинок и демонстрирует нам два сросшихся пальца ноги:

— Упущение моих родителей. Они никогда не замечали, а мне было наплевать.

Мне даже позволено потрогать их. Пальчики Фанни. Просто кожица между большим и тем, что рядом.

— Это плавающая кожа, — объясняет она. — Такая у каждого есть.

Мне приходят на ум рыбьи яйца и семена цветов, которые развиваются под слабым током, от чего их гены деградируют, возвращаются назад, к праформам.

— На рынке, — рассказываю я, — стоит один торговец носками, у которого не хватает больших пальцев на руках. Я сперва и не заметил. Но как-то он странно выглядит, рыбу, что ли, напоминает. Ну, вроде инопланетянина с руками-ластами. Он толком взять ничего не может, только хватает пальцами. Я часто задавался вопросом, где он мог потерять свои пальцы. На месте пальца рука абсолютно гладкая. Совершенно гладкий шрам.

Микро смахивает с губ крошки и говорит:

— Может, их какой-нибудь садист отрезал. Вымогательство или что-нибудь в этом роде. — Длительная пауза. Микро чавкает. — А может, он лишился больших пальцев на ногах и пересадил их с рук.

Ну вот, откуда опять такой бред? Я вижу, что рука у Фанни покрылась гусиной кожей, которую она поскорее сгладила ладонью.

— Что у тебя за идеи? — фыркаю я. — Как это, по-твоему, должно выглядеть — отрезать в одном месте и прилепить на другое?

Но гусиная кожа у Фанни больше не появляется. Жаль.

— Я недавно читала, — рассказывает она, — что есть такое агентство в России, которое устраивает больных женщин. Нет, не так, как там они написали… Искалеченных. Без рук там или без ног.

— Как это устраивает? — не понял я.

— Ну, выдает замуж. Невесты-калеки. Это же извращение. Кого такие заводят?

«Желающих найдется больше, чем ты можешь себе представить», — пронеслось у меня в голове.

— Почему же, — возражаю я, — может, это не так уж и плохо. Дома на бедных девчонок таращатся, как на уродов, а где-нибудь сидит парень, которому как раз такие и нравятся.

— Но это же извращенцы, — не на шутку возмущается она.

А ведь у нее самой такой милый изъян, и при мысли о нем по спине у меня пробегают мурашки безымянной любви, и я совершенно бессилен, я же хочу объяснить ей, что если тебя заводит увечье, это тоже, возможно, любовь.

— Вот посмотри, Фанни, — говорю я и на миг сжимаю ее руку, чтобы она заметила, как сама волнуется. — У каждого человека есть свои особенности, в которые кто-то другой может влюбиться. У тебя, например, чудесные крапинки в глазах.

«Больше ничего не скажу, детка, иначе ты меня ударишь».

— А у другой, — продолжаю я, — шесть пальцев или вообще нет руки, не важно, по какой причине.

— Не-е-ет, — говорит она, хотя теперь уже улыбаясь мне, — но нехорошо выдавать их замуж ПО ТОЙ ПРИЧИНЕ, что они калеки. При чем тут любовь, если женщину заказывают по каталогу, и берут только ту, у которой особенно сексуальное увечье?

— Готов поспорить, что многое. Черт, кофе ведь остынет, — говорю я и пью. — Его ведь не просто так привлекают физические недостатки. Тут что угодно может быть: война, какое-нибудь воспоминание или просто комплекс неполноценности. Может, он именно увечья считает сексуальными, не важно почему. Он ведь не станет пытать ее только потому, что у нее руки нет.

Как мне разумнее объяснить, если я не могу сказать всего, что думаю?

Она сочтет меня лжецом, если я скажу, что такие вещи возбуждают куда большее количество людей, чем она думает. Такие вот маленькие ошибки физиологического развития, или же просто откровенные аномалии, и это сексуальное возбуждение вовсе не исключает уважения. Вообще увечье, возможно, подстегнет очагом возгорания истинные чувства, так как что-то затрагивает, что питает голод по новой, иной красоте.