Удивительно, но в столь ранний час улица была крайне многолюдной. Навстречу попадались торговцы и грузчики, моряки, гварды, со спины обгоняли мальчишки-газетчики, курьеры, прачки. И магазины с всякой-всячиной открыты, пестрели вывесками, у входов в шлюзы стояли горластые зазывалы и рекламировали товар. То тут, то там из раструбов громкоговорителей хрипела музыка, пахло рыбой, кальмарами, солью, специями. То тут, то там рабочие украшали потрескавшиеся стены и колонны плакатами, цветными фонарями, страшными рогатыми масками. Слышались смех и ругань, плач и возгласы радости.

Самайн — осенило меня через пару минут. Или если точнее, то скоро канун дня Всех Святых. Но народ по привычке больше отмечал именно день мертвых и праздник урожая: веселились, наряжались, танцевали. И потом, старательно затерев на лице следы вчерашнего порока, направлялись в ближайшие храмы, чтобы постоять у алтаря.

И хотя до праздника оставалось несколько дней, по тоннелям бегали дети с разрисованными лицами, пугая прохожих. Появились и гости из ближайших городов, соблазненные слухами о величии Тары или просто приехавшие к родственникам. Торговцы начали предлагать вкусности, напитки, а в переходах между отсеками у створок тяжелых металлических люков заняли посты гадалки и предсказатели: обвешанные жемчугом и камешками, чешуей, монетами с рунами. И монахи, нет-нет, а мелькающие среди прохожих, выглядели празднично — в чистых рясах, с идеально белыми воротничками рубах, с начищенными до блеска медальонами в виде солнца. На приготовления к «языческим игрищам» поглядывали неодобрительно, но в конфликты не встревали.

И чего бы встревать? Туату потеряли статус богов задолго до Исхода. Вера в них пошатнулась, и теперь души принадлежат Церкви. Но с другой стороны духовные иерархи не могли не произревать, что совместную историю народов трудно сжечь и стереть в труху. А вот исказить можно, медленно подменяя одни события и торжества другими, меняя и символы, и сознания.

Следы грядущего праздника проявлялись повсюду. И у подъемников, и у остановки трамвая, и на других уровнях. Рабочие убирали мусор, простые горожане украшали жилища и спешили закупить продукты, пока цены окончательно не пошли вразнос.

В какой-то момент меня накрыло щемящим чувством ностальгии. Таким помнилась Тара моего детства: наполненная музыкой и голосами, пляской огней в сумраке тоннелей, громыханием повозок и мельтешением лиц. Темная, мрачная, но удивительно-сказочная, полная загадок и тайн.

Ощущение быстро пропало, когда у меня едва не вытащили кошелек местный карманник. Ловкую ладошку я перехватил за миг до того, как та попыталась нырнуть под куртку. Мелкий и чумазый парнишка, бледный и худой, почти прозрачный, одетый в обноски скривился и приготовился заорать — якобы незнакомый дядька обижает. Но я отпустил и погрозил пальцем.

Мальца как сдуло.

Происшествие отрезвило, и я удвоил бдительность, прислушался к ощущениям — нет ли слежки? Обостренные после разрушения одного из звеньев оков чувства подсказали, что никого особо не интересую. Но вместе с тем я ясно почувствовал то, о чем вчера говорили Фергюс и Коул — смутный гнев, разлитый в воздухе, вонь раздражения, чьи-то страдания. И сразу подметил, что в лавках покупают не так много, как кажется. Большинство прохожих одеты более чем скромно, у многих на пиджаках, брюках и платьях аккуратные заплаты. К тому же хоть и улыбаются, но как-то через силу, потому что вроде бы надо.

Через пару минут я вышел на пересечение улиц. И тут, на импровизированной площади собралось человек пятьдесят, на ржавой жестяной бочке стоял молодой парень и кричал о том, что магнаты и аристократы зажрались, пора проучить. Толпа слушала молча, но жадно, многие хмуро кивали.

Молодчика сменил мужчина в годах интеллигентной внешности, в пиджаке и жилете, клетчатой кепке, сбитой на затылок. Начал издалека, о свободных людях Олдуотера, столетиями добивающихся права на жизнь. Потом перешел на цены, начал сравнивать, как живут крупные торговцы и обычные горожане.

Последнего поддерживали лучше, так как говорил складно и о близких вещах. Но распалить толпу не успел, невдалеке послышались свистки, сквозь стену тел начали пробиваться пара гвардов. Люди зашевелились, заметались, раздались крики. И когда стражи порядка, наконец, прорвались к бочкам, крикунов и след простыл.

Отловят, конечно. Но вместо одних появятся другие. Я чувствовал — город медленно, но верно закипал. И вскоре возможно очередное восстание, коих Тара знавала бесчисленное множество. Будет литься кровь, будут перестрелки и баррикады. Но власть опять победит, непременно победит, так как владеет ресурсами. И даже когда к вершинам прорываются революционеры, оказывается, что ими как марионетками управляли другие, обеспеченные и благополучные, но жаждущие поменять расстановку сил.

Покачав головой, я обогнул площадь и вместе с одним из потоков людей направился к подъемнику. Спустился на пару уровней вниз и прошел по широкому мосту у порта, полюбовался через большой иллюминатор на медленно плывущий в огромной причальной трубе корабль. Свет прожекторов резко очерчивал хищные очертания крейсера, смахивающие на акульи плавники рули глубины и поворота, едва не скребущие по стенам тоннеля. Сплюснутый корпус то тут, то там уродовали многочисленные надстройки смотровых и орудийных палуб, шахты и трубы торпедных установок, антенны, гидролокаторы. Вибрации пяти водометных движителей абсолютно не ощущалось.

«Архангел Михаил» — прочел я потемневшую от морской воды и поросшую ракушками-водорослями надпись на корпусе. Гордость объединенного флота Олдуотера, относительно новый, предыдущего поколения корабль класса «Акула». Не быстрый, но вооруженный сотнями обычных торпед, а также тремя десятками соларитовых. Такой способен в одиночку распылить парочку городов или держать бой с небольшой эскадрой субмарин Ньювотера, на равных сражаться с кораблем-маткой фоморов.

«Чудовищно мощный, — мелькнула ироничная мысль. — И дорогой в обслуживании. Таких три и осталось, остальные распилили на лом. Символ силы и богатства предыдущих десятилетий, назревающей войны с Ньвотером, туату и Дальними».

Проводив взглядом крейсер, я ускорил шаг и добрался до второго лифта, спустился на два десятка уровней вниз. Зашел в грот вокзала, откуда отправлялись донные экспрессы, пару минут глазел на металлическое чудовище, вынырнувшее из черного зева трубы: сверкающее глазом прожектора, шипящее, плюющееся дымом и искрами, волокущее за собой тяжелые вагоны. Затем подошел к стойке справочной, поинтересовался у лощеного клерка в фуражке и старомодном сюртуке, где багаж. Служащий смерил подозрительным взглядом, но заученно улыбнулся в усы и начал перебирать бумаги.

Оказалось, багаж прибыл.

Предъявив документы, я получил на руки увесистый чемодан, а также телеграмму от Старика, где говорилось, что прибудет вместе с остальными вещами на пассажирской субмарине к двенадцати часам дня.

Что ж, времени полно. И сидеть одному в пустом холодном имении у меня не было ни малейшего желания. А если уж начистоту, я боялся. Теней и того, что могло меня ожидать в дальних уголках родового грота.