– А почему это я «очень», а ты «не такой»?

– Элементарно, Ватсон. Меня родители и школа всего пока десять лет воспитывали, а тебя на пять лет больше.

– А... – только и сказал я.

Оля была, конечно, в музее. Музей, конечно, был открыт.

– Теть Оль, – сказал Алешка прямо с порога, – или вы нам поможете, или мы вам навредим в личной жизни.

– Я вам помогу, – пообещала Оля, еще не зная чем. Но ей было очень интересно. – А как вы можете мне навредить?

– А мы скажем Шишкину, что к вам в музей ходит Мишкин.

– Шантаж? – улыбнулась Оля. – Не выйдет. Мало ли кто в музей ходит. Вот вы, например.

– Мы по делу, а Мишкин по любви.

Я аж рот распахнул от такой Лешкиной наглости. Но Олю это нисколько не смутило.

– Ну и что? В меня вся липовская мужская молодежь влюблена. И Шишкин об этом знает. И даже гордится.

Однако Алешка не сдавался.

– Теть Оль, ну мы тогда ему еще что-нибудь наврем.

– А зачем? Я вам и так помогу, без всякого вашего вранья. Мне этот Кистинтин здорово надоел. И не влюбился он в меня, он что-то в музее ищет. Но тут ничего такого ценного нет. Для него, во всяком случае.

Тогда мы сказали, что именно он ищет. Оля очень удивилась.

– Вот уж не подумала бы. Странно...

Тогда я сказал:

– Ничего странного. Он не для себя ищет. А для одного человека. Этот человек хочет построить крылья, как Пров построил, и срубить с англичан бабки.

– А по-человечески можешь сказать? Что значит «срубить бабки»?

– Теть Оль, – сказал недовольно Алешка, – вы такая умная, в музее работаете, про вас газеты пишут, а впечатление от вас совсем другое.

– Ты хочешь сказать, что я дура? – прямо спросила Оля.

– Ну что уж... так сразу, – завертелся Алешка. – Вы это... несообразительная.

– Медленно соображающая, – немного смягчил я. Чтобы она не обиделась.

– Так что надо-то?

И мы ей рассказали, что нам «надо-то».

Еще не дослушав, Оля расхохоталась.

– Здорово придумали! Но есть условие – я буду с вами. Я хочу сама все это увидеть, своими собственными глазами.

– Ладно, – согласился Алешка. – Только вы где-нибудь спрячьтесь. В какой-нибудь шкаф залезьте.

– Или в бочку, – ляпнул я.

– В бочку я не полезу, у нас бочки здесь нет. Вы, ребята, приходите часам к одиннадцати. Мы спустимся в запасники...

– Что за фишка? – уточнил Алешка.

– Ну, у нас такой небольшой склад экспонатов, которые мы храним, а выставить не можем – места не хватает. И мы там подберем все, что нужно. Любого размера.

– Заметано, – сказал Алешка. Небрежно вытащил из-за пазухи чертеж крыльев и небрежно протянул его Оле: – Вы его случайно под стол уронили.

Оля похлопала глазами и прошептала:

– Я что, в самом деле дура?

Настала ночь. Еще не очень глубокая, но уже довольно темная. Потому что луна где-то затерялась: то ли за облаком, то ли в кроне какой-нибудь липы.

Одиннадцати еще не было. Мы прислушивались к тому, что делает папа. Слышали, как он щелкал зажигалкой – наверное, курил у окна; слышали, как он закрыл окно, как заскрипела под ним кровать. И скоро у папы в комнате все стихло.

– Подождем еще, – шепнул я Алешке, – вдруг проснется.

– Дим, надо его на всякий случай изолировать.

– Ты что? Как это?

– А в его двери ключ торчит – запрем, и все.

– А если он в туалет захочет?

– Горшок ему поставим.

– Да нет у нас горшка.

– А вон ваза классная, на телевизоре. На которую Шишкин фуражку вешает.

От идеи с вазой мы все-таки отказались, но ключ в двери тихонько повернули.

Теперь следовало незаметно выскользнуть из гостиницы. На ночь Кистинтина сменил его напарник Геныч. У него задача простая – запереть входную дверь, составить в холле два кресла и завалиться в них спать. Ключи от двери при этом он не вешал на доску, а клал в карман.

Непреодолимое препятствие? Только не для Алешки. Он уже все предусмотрел.

– Дим, выберемся из общего туалета на первом этаже. Там окошко большое, пролезем.

Так мы и сделали и вскоре зашагали по спящему городку к зданию музея. Пока мы шли, заметно посветлело – нашлась наконец-то луна и всплыла на небо, как круглая рыба из темных глубин. Мы тихо шли по тихой улице, и перед нами так же тихо, даже еще тише, двигались по земле наши тени. Все было спокойно, но мне иногда казалось, что за нами кто-то идет. Беззвучно и настойчиво. Я даже несколько раз быстро оборачивался, но никого не видел. Правда, один раз мне показалось, что за толстый ствол липы спряталась какая-то тень. Я даже притормозил.

– Ты чего? – спросил Алешка.

– Кажется, кто-то за нами идет.

– Фиг с ним, – сказал Алешка. – Вампир какой-нибудь. Видишь, какая ночь лунная.

Он меня успокоил. Наверное, это гулёна Рекс. Охраняет ночной город.

Едва мы подошли к музею, как дверь его тихонько распахнулась и Оля шепотом нас позвала. Мы вошли, она заперла за нами дверь.

Внутри было темно, только где-то в углу просачивалась полоска света из-под двери.

– Осторожно, – сказала Оля, – не споткнитесь. – Она взяла нас за руки и повела, как детей, к этой слабой полоске света.

Это была дверь в подвал. Оля объяснила:

– Там окон нет, так что свет не страшен. С улицы его не видно.

– Не забудьте его потом выключить, – посоветовал Алешка.

Мы спустились на несколько ступеней и немного прибалдели. Здесь как бы второй музей был. В виде склада. Все вещи были уложены на полки и развешаны по стенам. И чего тут только не было! Картины, всякие статуэтки, подсвечники, часы, старинные одежды на плечиках, и даже оружие в виде двух ржавых сабель и одного ржавого пистолета с курком в виде собачьей головы.

Посреди комнаты стоял стол, на нем были сложены какие-то тряпки да еще и две пары настоящих лаптей – больших и маленьких.

– Вот это все для вас, – показала Оля. – Гримируйтесь.

В общем, здесь была точно такая же крестьянская одежда, как и на манекенах в крестьянской избе. Прямо у нас какой-то спектакль получается. Из двух актеров и трех зрителей. (Правда, потом мы узнали, что зрителей было немного больше.)

Мы стали переодеваться. Я натянул на себя полосатые порты XIX века, рубашку в горох с косым воротом и стал обувать лапти.