замедлил — опять солдат-охранник на меня кричать начал. Не любит он русских… Ну, есть, наверное, у него на это причины… Я, вот, к примеру, японцев не люблю. Зачем придумали они с нами воевать? Что им спокойно не жилось?

Сразу после ворот в лагерь — медицинское учреждение. Как я его определил? Очень просто — тут флаг с красным крестом вывесить не забыли. Персонал в белых халатах чуть не до земли и высоких шапочках — японцы, хотя и попадаются вполне европейские лица. Надо это на заметочку взять…

Сразу нас в бараки не повели — объявили медосмотр.

Правильно, вдруг кто-то из нашего брата болен чем-то инфекционным. Заболеет потом пол лагеря, зараза на город переметнётся.

Да… Вот тебе и медицинское обследование… Сплошной формализм…

Даже не раздели. Хотя бы до пояса.

— Жалобы на состояние здоровья имеются?

На хорошем русском языке был задан мне вопрос. Ну, ещё бы — россиянин его мне и задал. Подрабатывает, он тут, наверное. Надо бы и мне куда-то пристроиться… По специальности, желательно.

— Нет, — честно отвечаю.

У меня, и правда, со здоровьем всё нормально. Спасибо зверькам — контролируют состояние моего организма. Чуть что — волна целебного тепла в нужное место от них направляется.

Похудел я только от местного питания. Ничего, кости целы — мясо нарастет…

— Следующий!

Что, со мной — уже всё? А, послушать? А, витаминчиков каких выдать?

Да, на словах — всё красиво. Оказали де пленным медицинскую помощь, провели полную диспансеризацию…

По бумагам-то, наверное, всё как положено и в полном объеме будет.

Вот тебе и война джентльменов! Кормят — плохо, медицинское обслуживание — из рук вон…

Вышел из барака, где медосмотр сейчас нам проводили.

На сколько эта профанация затянется? Пригнали-то нас много…

Закурить бы, да нечего.

Осмотрелся по сторонам. Так, а это что?

Недалеко от входа в медицинский барак стоял раскладной столик. На нём какие-то печатные издания. Решил посмотреть, делать-то всё равно пока нечего. Похоже, пока всех якобы осмотрят, в бараки нас не поведут.

Так, так, так… А, журнальчики-то на русском! Они, что, тут для нас целый журнал издают?

«Япония и Россия». Ну, что — весьма оригинальное название…

Посмотрим, посмотрим…

Голодаю я сейчас. Не только от недостатка еды.

Не только у меня урчит в животе, но вот уже несколько недель у меня голод информационный. Что на театре военных действий? Бьем мы японцев? Нас в хвост и гриву колошматят? Что в России-матушке? Что в мире? Ничегошеньки не знаю. Одни домыслы и догадки…

Ещё у меня эмоциональный голод. Нет никаких положительных эмоций. Откуда им у пленного взяться? Эмоциональный голод часто заедают, но с этим у меня ещё большая проблема.

Голод из-за скуки. Скука — вещь весьма опасная. Это — целое страдание. Пытаюсь я скуку развеять, по сторонам головой верчу, но нас всё больше по каким-то унылым местам вели, от этого моя скука плохо уменьшается.

Я начал перелистывать страницы журнала. Так, события в мире… Что-то про Японию… А, вот и про войну — «1 апреля, с утра, японская армия перешла в наступление на Хейшиму и по дороге Синьминьпу-Дашихэцзы… Около 5 часов дня заняты Падьяцзы и завязана перестрелка с российской конницей, занимавшей перевал… занято селение Нансан-чэнцзы…»

Что-то не утолил я информационный голод. Хрен знает, где эта Хейшима находится, куда дорога Синьминьпу-Дашихэцзы ведет… Про селение Нансан-чэнцзы я уже и не говорю…

Глава 32

Глава 32 Всё чудесатее и чудесатее…

Я положил просмотренный журнал обратно на столик. Не так их тут и много, пусть и другие полистают…

— Признан совершенно здоровым.

Застегивая на ходу шинель, ко мне подошёл молчун-поручик.

— Аналогично.

Мой ответ уложился в одно-единственное слово. Перенял я у поручика склонность к краткости речи. Кстати, это довольно трудно — о чем-то коротко сказать, мысль свою изложить. На это особое умение требуется. Много говорить, из сотен слов огород городить — почти все могут, а чтобы кратко… Не зря ещё давным-давно сказано, что краткость — это сестра таланта.

Осмотр остальных пленных длительного времени не занял и скоро нас уже распределять по баракам начали. Вернее, к баракам повели нижних чинов. Нас, офицеров, меня в том числе, будут отдельно в лагере селить.

В размещении по баракам рядовых и унтеров тоже были свои нюансы. Оказывается, моряков тут помещали с моряками, а пехотинцев и кавалеристов — от них отдельно.

Почему так? Позднее, уже находясь здесь мне стало известно, что эти две категории российских военных вместе, в одном бараке плохо уживаются. На пустом месте дело зачастую до драк доходит. Почему? Рационального объяснения этому явлению социальной реальности не было. Не жилось им мирно и всё…

Ещё один фактор влиял на распределение пленных. Это их национальность. Для простых японцев, а в местной армии и среди гражданского населения далеко не все имели широкий кругозор, чуть ли не откровением явилось, что русские — не все русские. Япония-то по этно-расовому составу однородна, в ней японцы живут. Ну, чуть-чуть ещё китайцев и корейцев имеется. Но, они не японцы, никто их японцами и не считает. Среди русских же пленных ещё и татары какие-то нашлись, и башкиры, и караимы… В общем — всех и перечислить трудно. Одни — христиане, другие — мусульмане, третьи — иудеи… Причем, получалось так, что все они — русские почётные военнопленные. Опять же, повседневный опыт содержания военнопленных из России японцам показал, что всех этих русских-нерусских лучше распределить по отдельным баракам. Зачем решать возникающие проблемы, если их можно предупредить.

Рядовых и унтеров отделили от офицеров и к большим баракам повели, нам же — офицерам, велено было двигаться дальше. Туда, где маленькие домики, опять же в ряд выстроились. Оказывается, действительно каждый офицер тут в плену должен проживать отдельно. У меня от такой новости глаза на лоб полезли. Ничего себе, во как… Просто чудеса какие-то…

Хотя, об этом нам уже говорили, но я подумал — шутка просто это. Не бывает такого. Оказалось — совсем не шутка.

У этих самых домиков, мимо которых мы сейчас двигались, совершенно русские на вид солдатики в летних кухнях какую-то еду готовили, стиркой занимались, что-то другое по хозяйству делали.

— Кто это? — я кивнул молчуну-поручику на занятых решением бытовых проблем людей в российской солдатской военной форме.

Он всё знает, хоть и говорит мало.

— Денщики…

Вот те раз… Офицеры тут ещё и с денщиками плен свой отбывают!

Причем, отвечал мне прапорщик без нотки удивления в голосе. Вроде оно, так и должно быть. Это я сейчас, возможно, не совсем уместный вопрос задал, но я же в офицерских кругах тут раньше не вращался.

Поручик, тоже мой вопрос нормальным посчитал, знал он о моей мнимой потери памяти после контузии. Спрашивает человек, ну и ладно — знать будет. Спросить-то не стыдно. Стыдно не знать.

Тут у четвертого по счёту домика я знакомого увидел. Надо же! Это гора с горой не сходится, а человек с человеком — может. Даже на чужбине, в далекой Японии.

Агафон Агафонович, коллекционер редких книг и преподаватель из нашей школы ротных фельдшеров сидел в плетеном кресле и покуривал. Колечки из дыма в японское небо пускал. Кстати, на его коленях уютно так книга примостилась, даже на вид возраста не в одно столетие.

Я-то дорогой на Дальний Восток заболел и был помещен в госпиталь, а он со всеми нашими дальше поехал. Видно, тоже где-то в плен попал, вот и свела нас судьба в Мацуяме.

— Добрый день, Агафон Агафонович. — я вежливо кивнул своему бывшему преподавателю.

Тот аккуратно закрыл раритетный томик, встал, положил книгу на кресло.

— Иван? О, растёшь в званиях…

Агафон Агафонович с уважение посмотрел на мои погоны.

— Ну, так получилось…

Не стал я вдаваться в пояснения. Позже это сделаю, сейчас лишних ушей много.

— Буду рад видеть Вас у себя вечером, — как о чем-то совершенно обыкновенном, словно не в плену мы сейчас находились, было сказано мне Агафоном Агафоновичем.

Я уже даже почти перестал удивляться. После денщиков у пленных офицеров меня трудно было чем-то из колеи выбить.

— У одного из коллег супруга в гости приехала, вот и посидим, выпьем чаю. Он тут довольно хорош…

Мля… Тут ещё и к офицерам жены из России в гости ездят…

Вот к такому я был уже совсем не готов.

До предназначенного мне домика дошагал как пыльным мешком ударенный. Не велик он был, но — на одного меня…

Внутри