Но дождь смыл не только грязь. Он смыл и опасность, угрожавшую ребенку. Зло ушло, улетело куда-то далеко (а иначе она бы и не разрешила Катрин взять ребенка), но не было уничтожено, и Анна Магдалена знала, что когда-нибудь оно вернется.

Свой долг перед сыном и невесткой она выполнила. Теперь можно было заняться и собственными ожогами. Благодаря бона дэа они были не такими ужасными, как могли бы быть. Приподняв обгорелую рубашку, Анна Магдалена увидела, что на коже не было даже волдырей – лишь участки гладкой, блестящей красной кожи, на которых выгорели все черные волоски. Кожа была не задета, а значит, можно было не бояться заражения, и хотя было слишком поздно для собирания лаванды, необходимой для успокаивающего компресса, добрая госпожа ниспослала лучшее лекарство, способное облегчить и жар, и жжение.

Анна Магдалена соскребла себе в миски остатки рагу и куриные косточки, на которых еще оставалось немного мяса, задрала юбку до бедер и села на пороге, вытянув голые ноги под прохладный дождь. Она с удовольствием поела и сидела так до тех пор, пока ноги не покрылись гусиной кожей и зубы не застучали от холода. После дневной жары эта прохлада была сущим наслаждением.

Так она сидела некоторое время, шепча молитвы и размышляя о том, что же теперь делать. Катрин каким-то образом оказалась открытой для зла, стремившегося принести вред ребенку. Как сделать так, чтобы это не повторилось?

Теперь, когда Пьетро заснул, Анна Магдалена могла бы убежать с младенцем, незаметно ускользнуть в другую деревню, в другой город и вырастить девочку сама. Это казалось наиболее безопасным выходом, и все же ее на сердце у нее было неспокойно. Может быть, убежав, она, сама того не желая, сыграла бы на руку злу?

Гроза продолжалась несколько часов. Наконец наступила тишина, прерываемая лишь нежным, тонким стрекотом сверчка и глухим, печальным уханьем совы. Катрин лежала на спине, тихо посапывая рядом с мужем. На изгибе ее локтя, приютившись между мужем и женой, спал младенец. Как обычно, Пьетро спал как убитый, лежа на боку и вжавшись щекой в тюфяк. Анна Магдалена знала, что могла бы кричать ему в ухо, и он все равно не проснулся бы до своего обычного срока – за час до рассвета. Но у Катрин сон был легким, тревожным. Конечно, она выпила снотворный настой и к тому же была измучена долгими родами, но между матерью и младенцем существует сильная связь, и она может проявиться непредсказуемо.

«Пусть так, – подумала Анна Магдалена, – я могу делать только то, что велит богиня».

Она медленно, но решительно встала с постели и повернулась к Катрин и ребенку.

Купаясь в потоке лунного света, спеленутый младенец лежал очень тихо. С самого момента родов девочка ни разу не заплакала.

«Прямо как отец», – с нежностью подумала Анна Магдалена.

Пьетро был таким спокойным, довольным малышом, что уже вскоре после родов Анна Магдалена иногда забывала, что у нее родился еще один ребенок. Краснота сошла с личика Сибиллы, теперь оно было розовым. Катрин рядом с ней выглядела бледненькой. Это просто чудо, что такая слабая женщина дала жизнь такому здоровому ребенку.

Повитуха наклонилась вперед, протянула руки и просунула ладони под внучку, стараясь не задеть руку ее матери. Дитя зашевелилось, зажмурило глазки, но не издало ни звука. Анна Магдалена улыбнулась и медленно, осторожно подняла младенца.

Катрин пошевельнулась и тихонько застонала во сне. Пожилая женщина застыла, все еще склонившись над кроватью и держа ребенка на вытянутых руках.

Прошло несколько волнующих секунд. Наконец Катрин успокоилась и снова засопела. Анна Магдалена неслышно вздохнула, прижала ребенка к груди и босиком отправилась в ночь.

– Диана, защити нас в ночи! – взмолилась она, ступая мозолистыми ногами по мокрой, холодной траве.

И внезапно стало очень светло: теперь она могла видеть каждую травинку, каждый цветочек, каждое растение, даже зайчишку, вставшего на задние лапки и нюхавшего воздух. Подняв глаза, она увидела восковую луну, выплывшую из убегающих облаков и окруженную розовато-лазоревым туманом. И тут же ее охватило сильнейшее чувство любви и осознание своего предназначения; время словно остановилось: она рождена для этого мгновения, до которого она за всю свою жизнь не сделала ничего и ничего не сделает после. Она рождена для того, чтобы идти по траве и цветам, прижимая к груди младенца.

Она поднесла ребеночка к губам и поцеловала его невероятно нежный лобик. Ребенок во сне нахмурился и стал похож на забавную обезьянку. Между бровками появилась морщинка – и тут же черты разгладились. Анна Магдалена тихо рассмеялась…

И внезапно замолчала, услышав волчий вой – неподалеку, в глубине оливковой рощи, то есть именно там, куда направила теперь богиня ее стопы. На миг – но не более – она остановилась и увидела в темноте блеск злобных глаз – тех глаз, которыми смотрела тогда на нее Катрин, глаз врага.

В ней шевельнулся страх, но она его быстро подавила.

– Принадлежите вы этому миру или нет, – обратилась она к этим созданиям, – но – во имя богини – убирайтесь прочь и держитесь подальше!

Она быстро и решительно пошла вперед, а вой и глаза мгновенно исчезли.

Ни души не встретила женщина с младенцем, пока не пришла к священной оливковой роще, посаженной римскими завоевателями, где древние деревья, высотой почти в десять метров, протягивали к небу серебристые ветви. Едва Анна Магдалена ступила под первую же раскидистую крону, как ветви и листва закрыли от нее луну, и лунный свет просачивался теперь тонкими лучиками, освещая лишь крохотные клочки влажной земли и редкой травы. Многие годы она часто приходила сюда по ночам, ведомая сначала инстинктом и приливами луны, а потом – для участия в обрядах братства. Она хорошо знала эту дорогу.

С деревьев, растущих на краю рощи, урожай был снят, но в ее глубине деревья остались неубранными: весь урожай был оставлен в честь Царицы Небесной. Анна Магдалена наступала на спелые оливки и вдыхала сильный запах, распространявшийся раздавленными ягодами. Завтра на ногах будут уличающие черновато-фиолетовые пятна, и их надо бы прятать от Катрин…

Наконец она пришла на маленькую полянку, где стояла статуя Матери (в образе Девы Марии). Вырезанная из дерева статуя была очень старая; нос почти сгнил, и краска на нем держалась с трудом, как бы ни старались ее с любовью восстанавливать ежегодно во время майского праздника. На ногах статуи были царапины и отметины, оставленные, видимо, когтями какого-то дикого зверя. Свежий венок из веточек розмарина, украшенный сверкающими дождевыми каплями, венчал ее голову, покрытую небесно-голубым покрывалом, но гирлянда из более нежных полевых цветов, что на шее, пострадала от дождя. Анна Магдалена благоговейно приблизилась к статуе и свободной рукой сняла с плеч богини мокрые оливковые листья и чуть поправила гирлянду.

Потом, стараясь не уронить ребенка и сохранить равновесие, она преклонила колени на мокрой земле и прошептала:

– Бона дэа! Она твоя, и я клянусь своей душой, что так будет всегда. Научи меня, чему я должна научить ее, и защити от сил, которые хотят отобрать ее у тебя!