Высотные здания с обгоревшими, выбитыми глазницами окон, склонившаяся, будто огарок свечи, телевышка, гроздья изувеченных взрывными волнами антенн, обрывки проводов с расплавившейся изоляцией… и тот почерневший, вздувшийся труп в квартире… — все это было рядом, в получасе ходьбы…

Страшный отголосок разразившегося над Землей апокалипсиса…

Иван шел, а его душу сжирал незримый огонь.

Прошлое корчилось, будто мелко исписанный бисерным почерком лист бумаги, медленно превращающийся в пепел, который еще хранит отпечаток слов, но рассыпается под прикосновением, не позволяя прочесть написанное на нем…

…Он не заметил, как оказался на краю огромного поросшего травой поля.

Остановившись, лейтенант окинул долгим пристальным взглядом площадку приземления и подумал: «Как ты будешь жить дальше, Иван?..»

Не найдя ответа на внезапный внутренний вопрос, он сел на молодую шелковистую траву, положил автомат на колени и долго смотрел в одну точку, заново переживая свое возвращение из небытия, короткую вылазку в город и рассказ Джона Херберта.

Со стороны могло показаться, что Лозин окаменел, а его взгляд отражает наступившее безумие, но это было не так.

Он делал то, чему его учили в центре подготовки астронавтов.

Есть разряд критических ситуаций, когда избежать морального срыва можно лишь одним способом: заставить разум принять существующее положение вещей, будто ты только родился, открыл глаза и увидел мир таким, каков он есть, без иллюзий, самообмана, горьких, никуда уже не ведущих воспоминаний и тщетных надежд.

Страшный, уничтожающий душу аутотренинг…

Это походило на моральный мазохизм, он сознательно ставил свой рассудок перед лицом жутких, но уже свершившихся фактов, вновь и вновь терзая его словами и образами, пока внутри не потух последний уголек боли, сострадания и нелепой надежды…

Он не осознавал, сколько прошло времени, но когда его побелевшие пальцы разжались, отпустив автомат, в глазах лейтенанта уже не было пустоты.

Их готовили к этому. Ивана предупреждали, что однажды ему придется отбросить прошлое и осознавать окружающий мир с нуля, но тогда речь шла о гипотетических планетах, и ни один из психологов не мог вообразить, что лейтенанту выпадет это бремя — на основе скупой, предельно сжатой, уничтожающей душу информации анализировать гибель человечества.

«Чтобы выжить там и защитить вверенных тебе людей, ты должен будешь отринуть все субъективное, научиться мыслить критериями голых истин, уметь анализировать их и принимать однозначные, взвешенные решения…»

Жуть уже не накатывала волнами бесконтрольной дрожи.

Душа не умерла, но застыла, натянутая, как готовая лопнуть струна.

Разум впитал всю боль свершившихся событий, и рассудок сжался до состояния первых аксиом нового бытия:

«Ты не полетел к звездам, лейтенант».

«Чуждая жизнь сама пришла на Землю».

«Они знали о нас и нанесли безжалостный, точно рассчитанный удар, подрубив основу основ — техногенную мощь цивилизации, но все равно не сумели физически уничтожить человечество».

«У них должна быть конкретная цель…» — думал лейтенант, глядя на нежную весеннюю листву. — «Должны быть средства к ее осуществлению и мотив, заставивший Чужих осуществить акт геноцида относительно целой планеты».

Лозин задавал себе фактически неразрешимые в его сегодняшнем положении вопросы, но даже попытка ответа на них позволяла ему избежать пути безумия либо смирения.

Цивилизация не погибла.

Есть он, Настя, Херберт и еще тысячи, а быть может, миллионы депортированных в неизвестном направлении людей, которые пережили орбитальную бомбардировку и уничтожающую цепную реакцию техногенных катастроф — вот она, та самая точка опоры, которую требовал логичный рассудок лейтенанта, чтобы не сорваться в пропасть безразличия и отчаяния…

Он встал и медленно пошел по полю, наискось пересекая пространство площадки приземления.

От морального насилия, безжалостно произведенного над собственным рассудком, звенело в ушах, будто от контузии, но мысли уже не зацикливались на одном и том же, вращаясь вокруг страшных картин гибели цивилизации.

Для него жизнь продолжалась, и осознание этого было во сто крат тяжелее смерти. Куда проще сойти с ума… или сесть здесь, в этом поле, приставить ствол автомата к груди и коснуться сенсора огня…

«Нет… Яне застрелюсь и не позволю себе свихнуться…»

Шаг за шагом он вырабатывал новую концепцию бытия, уже понимая, что ищет на земле, среди пожухлых султанов прошлогодней травы и пробивающейся к свету молодой зелени.

Он выжил и не собирался умирать во второй раз от собственного безволия и бессилия.

* * *

Скрупулезный осмотр площадки приземления и прилегающих к ней кустарниковых зарослей принес лейтенанту множество находок.

Он обнаружил пять упрятанных в разных местах скафандров и свернутых парашютных систем. Разброс составлял порядка полутора—двух километров, значит, бойцы его взвода потеряли ориентацию еще в воздухе, под ударами множественных взрывных волн. О дальнейшей судьбе приземлившихся оставалось только догадываться, но теперь Иван мог с уверенностью судить, что как минимум пять человек благополучно достигли поверхности земли и сумели выбраться из зоны приземления.

Кроме этих ободряющих свидетельств были и иные, удручающие, находки. На краю поля Лозин наткнулся на брошенную разгрузку, рядом с которой лежал автомат и снятая второпях пластичная броня, сплетенная из прочнейших кевларовых нитей. Все предметы экипировки были покрыты бурыми, едва приметными пятнышками, в которых Иван безошибочно определил размытые талыми водами застарелые следы крови.

Выходило, что кто-то из ребят получил серьезные травмы. Влажная земля не сохранила никаких следов, они растаяли вместе со снегом, но нетрудно было догадаться, что раненого бойца отыскали товарищи и, сняв мешавшую экипировку, оказали ему первую помощь. Осмотревшись, Лозин увидел, что от основания ближайшего куста отломано несколько молодых стволов, рядом в беспорядке валялись срезанные десантным ножом ветви.

Дальнейший осмотр не дал ему ничего, кроме металлических фрагментов реактивных ранцевых двигателей.

С борта автоматического испытательного модуля вниз ушли двадцать один человек. Его находки подтверждали, что приземлиться смогли лишь шестеро, включая самого лейтенанта, но еще оставалась надежда, что остальные бойцы взвода не сгорели, попав под тепловой удар, — быть может, их отнесло дальше в сторону, за десятки километров от намеченной точки?

Надежда всегда умирает последней, и хотя он запретил своему рассудку апеллировать к ней, в голове все же промелькнула мысль о тех, кто, по словам Насти, внезапно атаковал Чужих у контрольно-пропускного пункта дивизии…