– У всех своя судьба, – заметил Юрка.

– Это так, но ее как будто под одну руку ангел вел, а под другую – чертяка. У нее никогда не было детей, но она честно старалась забеременеть. И все впустую. А самая тема вообще в другом, – тут Гудвин загадочно улыбнулся. – Вы знаете, например, за что убили Кеннеди?

– Только не говори, что из-за нее.

– Именно. И сделал это его братец Роберт. Они просто не могли Монро поделить между собой. Явных доказательств нет, но намеков просто ворох. Не понимаю, как об этом еще не написали, – Гудвин снова хитро улыбнулся. – Я могу стать знаменитым.

– Давай хоть сфоткаемся на память, – полез в рюкзак Юрка. – Пока ты еще не знаменит. Потом ведь не выцепить тебя будет.

– Да ладно вам, тут вообще нельзя фотографировать.

– А мы из Питера.

– Типа культур-мультур?

– Типа того.

У меня до сих пор сохранилась фотография, на которой три хаерастых парня в цветных одеждах обнимаются на фоне «Волов» Серова. Фотографировал длиннорукий Юрка, за что его в шутку звали Долгоруким. Наверное, это было одно из первых сэлфи в России, сделанное на кодаковскую «мыльницу».

Ночевали мы в зале ожидания на Ленинградском вокзале. Гудвин с Юркой сдали свои обратные билеты.

– А ты чего, давай свой тоже сдавай. Мы одной крови.

– Идите в жопу! Больные, – ответил я.

Что не помешало мне душевно выпить с ними на эти деньги. Мы выпили, но не согрелись. Холод, отступивший было в Третьяковке, вновь проник под мою флотскую отцовскую шинель. Знобило не по-детски.

Зал ожидания Ленинградского вокзала образца 2001 года – это скопление бомжей и неудачников. Нет смысла, нет цели, а в глазах одна долгая мысль: дотянуть до утра.

И тут появился мужик с семьей. Русский, трезвый, мял в руках черную вязаную шапочку. Он вышел в центр зала: чемоданы, дети, жена. И начал говорить, стыдясь каждого слова. Дергалась мышца на левой щеке.

– Люди… Извините, что обращаюсь к вам. Беда случилась, – он по-детски развел руками. – Украли сумку с билетами, документами, деньгами… Мы из Мурманска, в отпуск приезжали в столицу нашу. Я капитан третьего ранга, подводник, – мужик тяжело вздохнул, не зная, как продолжать. – Если бы не дети, я бы не стал просить… Короче, помогите, чем можете.

Люди заерзали, полезли в свои баулы за книгами и журналами. Кто-то торопливо взглянул на часы. Пластиковые сиденья, стоящие длинными рядами, вдруг стали горячими. Они нагрелись от слов попавшего в беду мужика, и ничего с этим уже было не сделать.

Бедолага все понял, но у него действительно не было вариантов. Хорошее волевое лицо, гладко выбрит, по-военному стрижен «под канадку». Он снял кожаный плащ.

– Три месяца назад покупал. Стоит пять тысяч. За две отдам, – голос не дрогнул.

Вы когда-нибудь видели, как сотне человек одновременно становится стыдно? Все прячут глаза или закрывают их, делают вид, что спят. Утыкаются в книги. Срочно придумывают себе какое-нибудь занятие. Потому что встать и уйти – нет сил.

Мужик не изменился в лице, ни одна жилка не дрогнула – только пальцы продолжали терзать черную шапочку. Он думал две секунды. Сзади стояла семья: худосочная жена и двое детей, мальчик и девочка. Ждали, что папа все решит и увезет их домой. Он же папа. И тогда мужик медленно опустился на колени.

– Ну помогите же… ради детей, – подавился. – Люди…

Гудвин с Юркой отдали все оставшиеся деньги. Еще несколько человек подошли, кто сотню даст, кто две. И все. Мужик окончательно все понял. Он будет искать другие варианты. Сдаст плащ на барахолке или еще что-нибудь придумает. Глаза его стали злыми, потому что, верно, он всех людей судил по себе.

– Спасибо вам, люди русские. Поклон вам, – он карикатурно расшаркался до земли. – Бог сейчас все видел, свои выводы сделал. Вы еще и меня вспомните, и этот вечер. Спасибо вам.

И ушел.

Сна не было этой ночью. Был холод и вязкое предсонье. Я ворочался на неудобном стуле, затекали плечи, ломило поясницу. Пытался заснуть, проваливался на мгновенье в спасительную темноту и тут же просыпался. Вставал, ходил из стороны в сторону, чтобы согреться, потом снова пытался заснуть. Мы ждали утра, чтобы нырнуть в теплое метро и добрать пару часов на кольцевой линии. Этой ночью я сломался.

Я плохо помню следующий день. Мы поспали в метро, у «Олимпийского» настреляли денег на батон и горячий чай. Вроде бы даже на пиво хватило… Не помню. Уже не нужен был ни Мэрилин Мэнсон, ни Москва, хотелось домой, в теплую сухую постель – и спать, спать, спать… Часов сорок не просыпаться. Слякотный город выталкивал меня, и я уже не сопротивлялся. Просто брел за Юркой и Гудвином.

И вдруг свалился вечер. Площадка перед концертным залом стала наполняться волосатыми в кожаных куртках и тяжелых сапогах. В рюкзаках у каждого был алкоголь, и все завертелось, как на карнавале. Какие-то знакомства, маленькие группки. Везде наливали и даже давали закусить. И не важно, есть у тебя деньги или нет, если ты сегодня пришел на эту площадь – ты свой. И тебя обласкают, согреют, похмелят. Судьбы и обстоятельства сплелись в пульсирующий комок.

– Боги, боги, в какой я жопе, – кричал худой блондин по прозвищу Снежок. Он приехал из Киева, как мажор, в купейном вагоне. У него была вписка в Москве, у него был билет в VIP-зону. Он бредил этим концертом несколько лет. И за пару часов до начала нарвался на скинов. Его избили, отобрали деньги и на глазах порвали билет на мелкие обрывки. Только паспорт оставили. – Ну где же это я так нагрешил, ну где, ну где.

Я увидел Бормана в толпе, махнул ему рукой, он даже кивнул в ответ, но не подошел, и я не стал навязываться.

– Ребята, купите цепочку? Кому нужна? Золотая! Отдам за билет… – девочка с личиком Мэрилин Монро умоляла и толкалась от одной группки к другой. Глаза ее сходили с ума, и в этот момент я впервые понял, что не попадем мы ни на какой концерт.

– Ты откуда, подруга?

– Какая разница? Цепочка нужна золотая?

– Не, мы пустые. Сами без билета.

Толпа сгорала, как пища в желудочном соке. Воздух кипел и плавился. И даже холод ненадолго отпустил. Мы с Юркой не добрались до желудка – застряли где-то на полпути. И оба понимали это. Пройти на халяву не было вариантов. И пульсирующий кишечник стал выталкивать нас на обочину: как лишних, как недостойных великого праздника.

Нас оттеснили к кассам. И тут толпа заревела. Стали запускать за первую линию контроля. Кольцом стояли напряженные омоновцы, проверяли сумки и рюкзаки, изымали колюще-режущие и алкоголь.

– Юр, мы не пройдем, – сказал я.

– Да, я вижу.

– А где Гудвин?

– Там остался. У него билет есть.

– Ясно.

Ловить нечего, но мы упрямо стояли на месте и ждали чуда. И Москва сжалилась над нами, отблагодарив за терпение.