– Во-первых, от запятых все равно никакого толку нет. А во-вторых, я и не говорил, что по-настоящему грамотный, – пожал плечами племянник.

– Ладно оправдываться! – отрубила вошедшая в педагогический раж Катя. – Перейдем к смысловой части послания. Итак, первая строка: «То соловей, не жаворонок был». Откуда цитата?

Тяжелое молчание повисло над кампо[22]Сан-Тома.

– Ну, вспоминай, вспоминай, – притопнула ножкой Катерина. – Чрезвычайно известный автор.

– Шнур, что ли?

Катя замахнулась на него сумочкой. Юноша жизнерадостно расхохотался.

– Только не говори мне, Лелик, что ты Шекспира не читал!

– Честно тебе сказать, тетечка? Не читал.

– О разгильдяй души моей! И «Ромео и Джульетту» не читал?!

– Кино смотрел. С твоим сладким любимчиком, уродом Ди Каприо.

– Не смей называть Ди Каприо уродом!.. – Тетка дала племяннику легкий подзатыльник (следует отметить, что за неграмотность, как и за незнание Шекспира, он подзатыльников не удостаивался). – Но вернемся к этому, с позволения сказать, стихотворению, – Катя иронически проинтонировала последнее слово, – написанному твоим Антоном. Итак, первая строка – «то соловей, не жаворонок был» – представляет собой прямую цитату из «Ромео и Джульетты». Стих второй, «один чувак с балкона провопил», ясно указывает на то, где разворачивается сцена: на балконе Джульетты. Если мы вспомним, что действие трагедии Шекспира происходит в Вероне, то можем предположить, что две последние строки опуса твоего друга также имеют прямое отношение к этому городу. Что он там накалякал? «А рядом, под (как некоторые пишут) грАбницей чувака, / найдете ключ для нового рывка». Что ж, логично предположить, что в Вероне имеется место, которое народная молва называет гробницей (то есть, прости, грАбницей) Ромео. Следовательно, твой слегка более образованный (чем некоторые) приятель намекает, что, по всей видимости, подле апокрифической могилки великого влюбленного он оставил для тебя какой-то новый указатель – для дальнейшей беготни.

– Тетя, ты супер! – Ленчик аж на ноги вскочил. – От нас, то есть от Венеции, до Вероны – рукой подать! Каких-нибудь километров сто! Как все просто! Значит, поедем туда!..

– Я одного не могу понять, – задумчиво проговорила Катя. – Допустим, твой друг оставлял тебе наводку – но как он мог использовать материал, в котором ты, Лелик, ни уха ни рыла?

В ответ Ленчик стал в позу и продекламировал:

В тот день она себе разбила лобик,

А муж мой (упокой его господь –

Вот весельчак-то был!) малютку поднял.

«Что, – говорит, – упала ты на лобик?

А подрастешь – на спинку будешь падать.

Не правда ли, малюточка?» И что же!

Клянусь Мадонной, сразу перестала

Малютка плакать и сказала:

«Да»[23]

Пару секунд Катя остолбенело сидела, а потом до нее дошло.

– Ах ты, поросятина! – Она вскочила. – Ты дурачил меня! Морочил мне голову!

Ленчик отпрыгнул в сторону с хохотом и криком:

– Макаренко запрещал телесные наказания!

– Я тут перед ним о Шекспире распинаюсь, а он!..

– Тетенька, я просто хотел проверить – знаешь ли ты Шекспира так же хорошо, как знаю его я.

– Ну и что – проверил?

– Да! Пять баллов тебе!.. Хочешь – даже с плюсом!

– Ах ты, мелочь пузатая, – оценки он мне будет выставлять!

– Тетенька, ну не сердись!.. Катю-юшечка, ну давай завтра поедем в Верону. Город посмотрим, а заодно посетим могилку твоего Ромео – Ди Каприо. А?

– Нет, – отрезала Катя, – я больше в твоей авантюре участвовать не желаю.

– Да ладно! Прикольно! Неужели тебе Венеция еще не надоела? Море волнуется – раз! Гондолы эти…

– Представь себе, Венеция мне совершенно не надоела.

– А между прочим, в Вероне значительно лучше отоварка.

– Что – лучше? – вылупилась на него Катерина.

– Купить там можно все дешевле. И ассортимент шире. Ты же не собираешься возвращаться из Италии с пустыми руками?.. Конечно, если хочешь приобресть что-нибудь от «Гуччи-Пуччи», где носовой платочек стоит как моя годовая стипендия, – Венеция как раз для тебя. А если желаешь купить добротные качественные вещи, нам надо ехать в Верону.

– Боже мой, Лелик!.. Ты вещаешь прямо как промоутер! Сам-то ты откуда знаешь про веронскую отоварку?

– Мне Машка сказала, – потупился племянник. – Она ведь тоже заботится, чтобы я купил каких-нибудь… сувениров. Для себя… ну, и для нее… Поедем, тетенька, в Верону, а? Там ведь каждый камень Шекспира помнит!

Катя расхохоталась:

– Шекспир ни в какой Вероне не бывал!

– Ну а камни все равно его помнят.

И такой он был умильный, такой забавный – как в детстве, когда просил купить мороженое, – что Катя смягчилась и сказала:

– Посмотрим.

– Ура! – заорал Ленчик так громко, что туристы, проплывавшие мимо в гондоле по Большому каналу, вздрогнули и разом поглядели на него. – Завтра мы едем в Верону!

«Харрис-бар». Тот же вечер, 9 марта, 20.30. Катя

В «Харрис-баре» публика оказалась настолько изысканная, что Катя, даром что одетая в туфли от Прадо и костюм из новой коллекции Альберты Феретти, все равно первые десять минут чувствовала себя не в своей тарелке. За соседними столиками сидели, судя по повадкам, наручным часам и одежкам, явные, неприкрытые миллионеры. А может, даже – миллиардеры. Однако ее спутник, синьор Брасселини, в окружающую среду вписался легко – и очень быстро «вписал» в нее и саму Катю. Паоло оказался настолько мил и обходителен, так ловил каждое Катино движение, взгляд, слово, что постепенно она освоилась и даже стала поглядывать на окружающих миллионеров (а особенно – на жилистых миллионерш) чуть ли не свысока. Официант в белом пиджаке поднес знаменитый на весь мир коктейль «Беллини» (Катя потом подсмотрела в меню: четырнадцать евро за стограммовый стаканчик мутно-белой жидкости – однако!). В коктейле вроде и алкоголя не чувствовалось – но после него возникли удивительная бодрость и стойкое ощущение, что она всем этим горе-миллионерам сто очков вперед даст.

Потом принесли карпаччо. (Синьор Брасселини утверждал, что данное блюдо, как и коктейль «Беллини», изобрели именно здесь, в «Харрис-баре».) К сему моменту Катя уже освоилась настолько, что обратила внимание и на бедненькую, нарочито аскетичную обстановку ресторана, и на грязное пятно на белом фраке одного из официантов, и на то, как слезились глаза у старушки-миллиардерши за соседним столиком.