Нужно помнить также, что Локры находились в Италии и, следовательно, за пределами его провинции, так что повышенное внимание к управлению городом можно было оказывать только за счет главной цели – подготовки экспедиции в Африку.

Важность инцидента в Локрах не в том, что он бросает свет на характер Сципиона, а в том, что на этой подводной скале его военные планы едва не потерпели крушение. Как это получилось, можно вкратце рассказать. После отъезда Сципиона Племиний, полагавший, что Сципион слишком легко отнесся к его увечьям, пренебрег оставленными ему инструкциями. Он приказал притащить к себе трибунов и замучил их пытками до смерти, отказавшись даже отдать их искалеченные тела для погребения. Затем он насладился местью, навалив новое бремя на локрян.

В отчаянии они послали депутацию в римский сенат. Посланники прибыли вскоре после консульских выборов, которые отмечали конец консульского срока Сципиона, хотя он сохранил командование войсками на Сицилии. Рассказ о несчастьях локрян возбудил в Риме бурю народного негодования, и противники Сципиона в сенате не замедлили обратить ее на человека, который нес номинальную ответственность. Неудивительно, что начал атаку Фабий, задав вопрос, обращались ли они с жалобами к Сципиону. Посланцы, согласно Ливию, ответили, что «к нему посылали депутатов, но он был слишком занят подготовкой к войне и либо уже отплыл в Африку, либо на пороге отплытия». Они добавили, что его решение конфликта между Племинием и трибунами создавало впечатление, что Сципион склонялся в пользу первого.

Фабий получил ответ, которого жаждал, и после ухода посланцев поспешил осудить Сципиона, не выслушав, заявив, что тот «родился для подрыва военной дисциплины. В Испании он потерял в мятежах чуть ли не больше людей, чем в войнах. По образцу иностранцев и царей, он поощрял распущенность солдат, а потом жестоко карал их». Эту ядовитую речь Фабий сопроводил резолюцией, столь же суровой. «Племиний должен быть доставлен в Рим в цепях и в цепях оправдываться перед судом. Если жалобы локрян основаны на истине, он должен быть казнен в тюрьме, а его имущество конфисковано. Публий Сципион должен быть отозван за оставление своей провинции без позволения сената».

Последовали бурные дебаты, в которых, «кроме возмутительного поведения Племиния, много было сказано о платье самого полководца, не только не римском, но даже и не солдатском». Его критики жаловались, что он «расхаживал по гимнасию в плаще и домашних туфлях и посвящал все время легкомысленным книгам и палестре. Весь штаб его предавался наслаждениям, которые предлагали Сиракузы, погрязнув в праздности и изнеженности. Карфаген и Ганнибал выпали из его памяти…» – что несколько непоследовательно со стороны людей, которые предлагали отозвать его за то, что он сразился с Ганнибалом. Какая мелочность и как она характерна для человеческой натуры! Подлинный гнев заржавевших стариков вызвала не снисходительность к Племинию, но греческие утонченные вкусы и занятия Сципиона.

Но возобладал все же совет мудрых. Метелл указал в своей речи, как непоследовательно было бы для государства отзывать теперь осужденного в его отсутствие человека – того самого, которому они поручили закончить войну, и несмотря на свидетельства локрян о том, что в присутствии Сципиона никаких бедствий с ними не происходило. По предложению Метелла на Сицилию была направлена следственная комиссия, чтобы встретиться со Сципионом на Сицилии или даже в Африке – в случае, если он уже отбыл туда, – с полномочиями лишить его командования, если сделанное в Локрах было совершено по его приказу или при его попустительстве. Комиссия должна была также расследовать обвинения против военного порядка, касались ли они распущенности самого Сципиона или ослабления дисциплины в войсках. Эти обвинения выдвинул Катон, который был не только сторонником Фабия, но считал своей особой жизненной миссией противодействие греческой культуре и проповедь грошовой экономии. Говорили, что он продавал рабов, как только они становились слишком стары, чтобы работать, что он ценил жену не больше, чем рабов, что он бросил в Испании верного коня, лишь бы не оплачивать его перевозку в Италию. Как квестор при Сципионе на Сицилии, он обвинял своего полководца в чрезмерной щедрости к войскам – до тех пор, пока Сципион не избавился от его услуг. Обозленный Катон вернулся в Рим, чтобы присоединиться к Фабию в сенатской кампании против расточительства.

Комиссия отправилась вначале в Локры. Племиний уже был брошен в тюрьму в Регии. По некоторым сведениям, это сделал Сципион, направивший легата с охраной схватить его и его главных приспешников. В Локрах гражданам были возвращены собственность и гражданские привилегии, и они с готовностью согласились послать депутатов, чтобы дать в Риме показания против Племиния. Но когда их пригласили приносить жалобы на Сципиона, граждане заявили, что они убеждены, что ущерб не был нанесен им ни по его приказу, ни с его одобрения.

Комиссия, освобожденная от обязанности расследовать такие обвинения, тем не менее, отправилась в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть порядки в войсках Сципиона. В истории есть параллели таким политическим расследованиям в канун больших военных предприятий – дело Нивеля есть самый недавний пример, – и они часто оказывали губительное воздействие на веру командира в себя и веру подчиненных в него. Но Сципион прошел испытание. «Когда они были на пути в Сиракузы, Сципион приготовился очистить себя, но не словами, а фактами. Он приказал всем войскам собраться в Сиракузах и привести флот в боевую готовность, как будто на следующий день предстояла битва с карфагенянами на суше и на море. В день прибытия он гостеприимно принял депутатов и на следующий день представил их взглядам свои сухопутные и морские силы – не только построенными в порядке, но проводящими боевые маневры на суше и показательную морскую битву в гавани. Затем претора и депутатов пригласили обойти арсеналы, продовольственные склады и прочие вещи, подготовленные для войны. Каждая вещь в отдельности и все вместе вызвали в них такое восхищение, что они выразили убеждение, что с такой армией и под водительством такого генерала карфагеняне неизбежно будут разгромлены. Они просили его, с благословения богов, начать переправу…» (Ливии).

Эти депутаты не были, как «штафирки» войны 1914—1918 гг., замечательны только своим невежеством в военных делах. Как большинство римлян, они обладали военной подготовкой и опытом, и никакое очковтирательство их бы не обмануло. Перед лицом такого вердикта странно, что историк с репутацией Моммзена еще раз принял за чистую монету злобные нападки Фабия и повторил от своего лица мнение, что Сципиону не удавалось поддерживать дисциплину.

Только штатский историк, невежественный в военных делах, мог вообразить, что армия без дисциплины могла выполнять сложные римские боевые маневры и довести приготовления до такой эффективности, которая не только получила одобрение, но вызвала энтузиазм у экспертной комиссии.

По возвращении в Рим горячие похвалы комиссии побудили сенат проголосовать за переправу Сципиона в Африку и за позволение ему отобрать себе из тех войск, которые были на Сицилии, людей, которых он хочет взять с собой. Ирония этого неохотного и запоздалого позволения была шита белыми нитками. Он получил благословение, и это было все. В предприятии такого масштаба он получил от сената еще меньше поддержки, чем Ганнибал от Карфагена. Из римских войск, кроме его собственных добровольцев, на Сицилии находились только остатки 5-го и 6-го легионов, разгромленных при Каннах и в наказание за поражение отправленных в ссылку на Сицилию. Менее проницательный командир поостерегся бы положиться на войска, претерпевшие такое унижение. Но «Сципион был очень далек от презрения к этим солдатам, ибо знал, что поражение при Каннах вызвано не их трусостью и что не было в римской армии солдат, которые служили бы так долго и были столько опытны в различных видах битв». Они, со своей стороны, горели желанием смыть незаслуженное клеймо позора, и, когда он объявил, что берет их с собой, он мог быть уверен, что этим знаком своего доверия и великодушия он завоевал их безграничную преданность. Он инспектировал их каждого по отдельности, одного за другим, и, отделив негодных к службе и заполнив их места собственными людьми, довел численность каждого легиона до 6200 пехотинцев и 300 конников.