— Вот, мать привезла из Штатов.

Он свалил все на постель поверх моих вещей.

— Что это? — Я зачарованно уставилась на невиданное великолепие красок и тканей.

— Я без понятия. Она навезла кучу тряпок и попихала в кладовку. По-моему, ни разу не надела. Я не видел.

— А почему не надела?

— Ну, кто ж ее знает? В знак протеста, наверное.

— Против чего?

— Всего.

Я хищно запустила руки в шелковые завалы, выдергивая то одну, то другую вещь. Все они выглядели нарядными и ужасно дорогими. Я брала вещь, прикладывала к себе, откладывала, снова брала, бежала к зеркалу, с огорчением откладывала, тянулась к ней, снова откладывала… Все это на огромной скорости, в состоянии лихорадочного нетерпения, почти помешательства…

Лешка наблюдал за мной с обалдевшим видом. Я осознала это, перехватив его смятенный взгляд, мне стало стыдно. Смущение помогло взять себя в руки. Эти самые руки дрожали, когда я приступила к сортировке вещей. Для начала отложила все платья. Они не подходили мне по размеру. Над палевым шифоновым я с трудом удержала слезы. Добавила в эту кучу два костюмчика и широкие пестрые брюки. С огромным огорчением отложила две блузки. Особенно понравилась бледно-сиреневая с ришелье по вырезу. Славненькая, но размерчик не мой, а весь шик, чтобы блузочка сидела «по косточке».

Так, что осталось? Три юбки. Ну, здесь и думать нечего. Черная шифоновая с мелкими серыми и белыми цветочками. У пояса цветочков раз-два и обчелся, чем ниже — тем гуще, по подолу цветочный купон. Юбка длинная, до пола, и широкая. Это как раз не страшно. Пояс-кулиска позволяет стянуть веревочку сколь угодно туго. Просто юбка выглядит еще пышнее. И это не страшно. Я худая и высокая — лишняя пышность на бедрах только «в плюс».

К юбке идеально подойдет один из моих топиков — тонкий, черный с редкими серебряными искорками.

— А обувь? — опять всполошилась я.

— Тебе какой размер?

— Вообще-то 35-й, но можно 36-й.

— Такого нет.

— А какой есть?

— 37-й, 38-й — у мамы.

— А у Тани?

— Я не знаю.

— Узнай.

— Она не даст.

— Почему?

— Не даст.

— Что же делать? У меня только кроссовки и шлепанцы.

— Оу! — взвыл Лешка и убежал. «Сбрендил от моих проблем?» — озаботилась я.

Лешка вернулся с обувной коробкой. Под крышкой обнаружилась пара серебристых туфель без задников на довольно высокой платформе.

— Откуда это?

— Мама купила в прошлом году. На Митинском рынке. Мерила, вроде впору, принесла домой, а они 36-го размера. Поехали менять, продавцов и след простыл.

Шлепанцы мне подошли. Лешка сиял. Я поцеловала его в знак благодарности, он разлакомился продолжить.

— Иди, иди. Мне надо переодеваться.

— Я не помешаю.

— Обалдел?

— Мы скоро поженимся, — резонно заметил Лешка.

— Но еще не поженились, — не менее резонно возразила я.

Лешка моргнул, соглашаясь, и поплелся к двери.

— А ты у Марии Алексеевны спросился? — неожиданно вспомнила я.

— А ты как думаешь? — невоспитанно ответил Лешка вопросом на вопрос уже из-за двери.

Дом, куда мы были приглашены на вечеринку, располагался на одной улице с Истоминским. Мы с Лешкой проходили мимо него, гуляя, и я еще обратила внимание на кованую решетку. Дома самого увидеть не удалось, хотя, признаюсь, старалась очень. Но все дома этой улицы стояли в глубине участков за высокими кустарниками.

Мы с Марией Алексеевной рука об руку чинно перешли асфальтовую дорожку. Лешка, чуть отстав, надежно прикрывал наши тылы. Тани с нами не было. Или не позвали, или не пошла.

Я чувствовала себя неловко. Причина не в том, что я иду в незнакомый дом, к незнакомым людям и не в новом экстравагантном наряде. Причина в Марии Алексеевне. Увидев меня на лестнице в собственной юбке и серебряных туфлях, она обомлела. Я поняла: Лешка взял вещи без спросу, и готовилась принять кары небесные. Но Мария Алексеевна сухо заметила:

— Неплохо. — Пошла к выходу, не глядя на сына.

Я же, напротив, сторожила Лешкин взгляд, намереваясь испепелить его своим горящим взором. Лешка искательно заглядывал в глаза матери и избегал моих.

Дом оказался с колоннами, что называется, в колониальном стиле.

Мы торжественно продвигались по засаженной кустами аллее к освещенной площадке перед домом. Мария Алексеевна, горделиво вскинув голову, семенила впереди.

Несколько в стороне от входа под брезентовым навесом размещался длинный стол, уставленный тарелками с едой и бутылками с питьем. Вокруг него толпилось довольно много народу. Я во все глаза таращилась на женщин в причудливых дачных туалетах, мужчин, вальяжно перемещающихся с бокалами и тарелками в руках. В толпе мелькали экспонаты разного возраста, но, как я заметила, преобладали особы немолодые. Особенно привлекла мое внимание одна дама, высокая, статная, с серебристой прической, в длинном сером платье — она стояла в плотном окружении гостей, преимущественно мужчин, и имела прямо-таки сановный вид.

Наше приближение не осталось незамеченным, к нам повернулись головы, а несколько человек пошли навстречу.

Лешка увидел кого-то на противоположной от стола стороне площадки, заулыбался, выпустил мою руку и, здороваясь на ходу, устремился туда.

Я продолжала робко двигаться рядом с Марией Алексеевной к группе, окружающей седовласую даму. Нас приветствовали радостными возгласами. Мария Алексеевна обнималась с женщинами и даже с одним из мужчин. Прочие мужчины галантно прикладывались губами к ее ручке.

Мужчина в вельветовом пиджаке, небрежно накинутом на плечи поверх свободной рубашки, целуя руку Марии Алексеевны, бросил на меня цепкий взгляд небольших темных глаз.

— Прелестная девушка, — произнес он тоном знатока.

— Спасибо, Юрий Константинович, — машинально пробормотала я, умирая от смущения.

— Мы знакомы? — Короткие брови домиком поползли вверх. Знаменитое лицо сморщилось в попытке вспомнить.

— Наполовину.

Старая шутка имела неожиданный успех. Послышались смешки. Пожилая толстуха спросила, вертя каштановым шиньоном:

— Что? Что? Что она сказала?

— Знакомы наполовину. Это значит, что девушка, конечно же, знает Мастера, а он ее нет.

Толстуха рассмеялась дробненько, словно рассыпала горох, и это вызвало новую волну смеха.

Только старый художник, которого уважительно называли Мастером, не смеялся. Он пристально вглядывался в мое пунцовое от всеобщего внимания лицо. Гости уже отсмеялись и готовы были вернуться к прерванным занятиям, но тут Мастер победно щелкнул пальцами: