Я взялась за ручку своей двери и в это время услышала Лешкин голос. Я шагнула к перилам и, перегнувшись через них, в круге света увидела Лешку и Таню.

Таня выглядела заспанной и очень хорошенькой. Ее туго подпоясанный халатик подчеркивал талию и грудь. Мне не понравилось, что Лешка стоит там с ней, смотрит на ее талию и грудь. Не исключено, что Лешка заметит Танины прелести. А зачем это, раз он собрался жениться? На мне. Глупо было бы уйти и закрыть за собой дверь. Я и осталась.

— Что, Глеб Александрович приехал?

— Да, около часа назад.

— А я спала и не слышала. Где он?

— В ванной.

— Вот черт! Как же я не слышала? А вы давно дома?

— Только вошли.

— А Мария Алексеевна?

— Она тоже дома. Иди спать.

— Нет. Мне надо повидать Глеба Александровича.

— Зачем он тебе?

— По работе.

— Какая работа ночью? Завтра, все завтра.

Укладываясь спать, я размышляла о нежелании Лешки говорить о своем отце. Ведь на досках он явно свернул разговор. Довольно ловко. В другое время я бы даже не заметила. Сегодня заметила. И задумалась. В принципе меня всегда устраивало нежелание Лешки говорить о родителях. Это позволяло мне не говорить о своих. В этом все дело. Впрочем, маму Лешка знал. Бывал у нас дома, как и большинство ребят из группы. Знал Лешка и Куликовых. Дядю Сережу видел пару раз, а с Катькой был знаком достаточно хорошо. И про тетю Нину знал. Видеть не видел. Но знал. Даже подносил как-то сумки с продуктами до их подъезда, провожая меня…

Я проснулась от голосов. Положение луны за окном показывало, что спала я очень недолго. Может, несколько минут, но не больше часа. Женский голос я узнала, мужской тоже показался знакомым. Двое говорили негромко, но достаточно свободно. Меня это удивляло, пока я не вспомнила, что окно моей комнаты единственное с этой стороны дома и обычно комната пустует. Собеседники просто забыли или не знали обо мне.

— Ты сказал ей?

— Ах, Танечка, посмотри, какая ночь!

— Перестань, Глеб. Ты сказал ей?

— Ну подумай сама, когда бы я успел?

— Ты обещал мне.

— Я помню. Но ведь это так непросто.

— Что непросто?

— Непросто, глядя в глаза жене, сказать, что готов предпочесть ей другую.

— Что-то я не уверена, что ты готов. Смотри, мой дорогой, я сама ей скажу.

— Ты не сделаешь этого.

— Почему?

— Ты милая, добрая… Ты не захочешь причинить ей боль.

— Может, я и добрая, но мне не нравится, когда меня используют.

— Кто тебя использует?

— Все. Ты, твоя жена.

— Что ты сочиняешь?

— Я ничего не сочиняю. Считай себя предупрежденным. Не скажешь ты — скажу я.

— Это ультиматум? Ну что ж, скажи ей, и она выставит меня из дома.

— Прекрасно!

— Много лучше. Представить нельзя, как хорошо.

— Что плохого в том, что мы будем вместе?

— А что мы будем вместе есть?

— В смысле?

— В смысле денег. Как ты собираешься их зарабатывать?

— Как зарабатываю.

— Это невозможно. Как ты не понимаешь, конец семье — конец совместной работе.

— Ну и пусть! Она нам не нужна. Я могу писать не хуже.

— Может, и лучше. Кто будет читать?

— Как это?

— Просто. Гонорары зависят от тиража, тираж от спроса, спрос от имени. Автор Мария Глебова раскручен и хорошо продается.

— Но ведь Мария Глебова — это ты.

— Ошибаешься — Мари.

— Как это возможно?

— Очень просто. Мари начинала одна. Известности не добилась, но авторский псевдоним застолбила.

— И что? Из-за этого ты никогда не сможешь с ней развязаться?

— Почему? Дай время, я что-нибудь придумаю.

— Но ты обещал мне.

— И теперь обещаю. Со временем.

— Я верила тебе, а ты… ты подлец, Глеб.

Стало тихо, и я решила, что обдумаю услышанное завтра потому, что хотя удивление мое было велико, но желание спать еще больше. Глаза я закрыла еще раньше во время разговора. Слушать можно и с закрытыми глазами, а смотреть все равно не на что, да в темноте и не разглядишь, даже если встать и подойти к окну. Признаюсь, подобная мысль у меня мелькала, только я поленилась вылезать из-под одеяла.

Уснуть я не успела. Снова заговорили два голоса. Мужской голос остался прежним, а женский изменился, но тоже был мне знаком. У них здесь, видимо, обычное место для тайных встреч. Надо же, как повезло.

— Что здесь делала эта девка?

— Зачем так, Машенька?

— А как? Эта дрянь разводит шашни у меня на глазах, а я должна быть вежливой?

— Перестань, Киска. Это все твои выдумки.

— Выдумки? Где ты был три дня?

— Ты же знаешь. В Москве.

— А она?

— Понятия не имею.

— Да? Она была с тобой.

— Где со мной?

— В моей квартире, в моей постели, на моих простынях…

— Ну, это уже паранойя!

— Правильно! Объяви меня сумасшедшей.

— Машенька!

— Что, Машенька? Я отдала тебе всю жизнь. Отказалась от призвания. Предала свой талант. А я была талантливой. Да! Не спорь.

— Я не спорю. Ты и теперь талантлива.

— О чем ты говоришь? Я пишу жалкие пошлые книжонки. Они ничего не стоят.

— Не скажи. Очень неплохо стоят.

— Ты циник, Глеб! Я говорю о вечном.

— А, перестань. Живи сегодня. Кстати, о простынях. Мне пришлось побывать в прачечной.

— Ты отнес белье? А кто его заберет?

— Попросил соседку.

— Умница, Глебчик.

— А поцеловать?

— А Таню все-таки надо выгнать.

— Посмотрим, мамочка. Со временем, возможно.

Мария Алексеевна бродила по саду и искала Кошку.

— Барсик! Барсик! — жалобно взывала романистка и кланялась каждому кусту, поднимая ветки и заглядывая под них.

День обещал быть сереньким, до горизонта все небо заволокло облаками. Роса никак не желала высыхать. Мария Алексеевна шлепала высокими галошами на босу ногу и зябко куталась в бесформенную трикотажную кофту, ежась каждый раз, как на нее обрушивалась капель с потревоженных ветвей.