на показания Джин Кей о том, что «Гленгайл не такой человек, чтобы пойти на это беззаконие», то есть «насильственное похищение» этой несчастной девушки[132]. В этом смысле, как часто бывает в таких случаях, гораздо важнее не столько то, о чем говорят протоколы, столько то, о чем они умалчивают, соотношение явных и скрытых свидетельств на этом судебном процессе. Таких, например, как упоминание о бряцавших оружием горцах Гленгайла.

В качестве инструмента окраинной политики и решения «Хайлендской проблемы» картография Горной Страны, таким образом, не могла быть лишь военно-политической. В диалоге власти и знания в деле определения «Хайлендского рубежа» военные и политические карты края дополнялись сведениями о культурной географии, этнической картографии и географии законности, отражавших распространение «цивилизации» и устанавливавших региональное единство и специфику этого края. В этой связи представляется весьма примечательным то обстоятельство, что практически во всех записках и отчетах ответственных чинов политические, экономические и социокультурные границы Горного Края на бумаге, как правило, совпадали географически с отделявшими Верхнюю Шотландию от Нижней горными кряжами, а хронологически — с уже миновавшей остальное Соединенное Королевство эпохой «тирании и варварства» (культурная география подразумевала такой темпоральный аспект), образуя «Хайлендский рубеж».

Скорейшее стирание этих границ являлось для британцев, живших к югу от этой воображаемой черты, одним из непременных условий окончательного объединения Англии и Шотландии и, следовательно, окончательного определения карты Великобритании. На языке сторонников реформирования Горного Края этот процесс сопровождался призывом «завершить унию». На языке географов он соответствовал призыву «завершить европейскую географию». Попытки Великобритании провести интеллектуальную колонизацию гэльских окраин в этом смысле вполне соответствовали более общей тенденции просвещенных европейских держав картографически подчинить «варварскую» периферию в контексте интеграционных проектов.

Так, лишенные помощи Константинополя в картографической съемке балканских провинций Османской империи, многие западноевропейские картографы испытывали разочарование, откровенно выраженное в «Atlas Universel» Джайлса Робера де Вогонди и его сына Дидье Робера де Вогонди в 1757 г.: «Мы желали бы с большим успехом завершить европейскую географию; однако доступ в эти страны затруднителен для просвещенных людей, не позволяя надеяться, что они будут когда-либо удовлетворительно освещены в географии; поскольку получаемые нами от путешественников отзывы недостаточны, чтобы подтвердить топографические детали посещаемых ими стран. Для этого путешественникам пришлось бы изучить математику»[133].

В том же атласе упоминается «Общая карта Шотландии и прилежащих Островов…», опубликованная в Лондоне в 1750 г. Джеймсом Дорретом: «Доррет, гравер герцога Аргайла», составил эту карту «по приказу и за счет герцога, одного из самых богатых, любознательных и образованных нобилей Англии», и «он [герцог] полагался [в получении доступа к картографической и топографической информации] на инженеров»[134].

Судя по всему, речь идет о том, что герцог Аргайл мог обеспечить Доррету возможность консультироваться с инженерами, вовлеченными в составление военного обозрения Хайленда 1747–1755 гг. — первой масштабной картографической съемки гэльской окраины[135]. Вместе с тем этот пассаж Роберов де Вогонди, контрастируя с жалобой на невнимание османских властей, на интересующем нас шотландском примере и в общеевропейском контексте показывал потенциальным читателям, каких картографических и политических успехов можно добиться, расширяя географическое знание о мятежном крае и одновременно содействуя «завершению унии»[136].

Необходимо отметить, что в том же 1750 г. в самой Франции к топографической съемке королевства приступает Цезарь Франсуа Кассини, и этот общеевропейский контекст картографической оптимизации государственного управления составителями «Atlas Universel», безусловно, учитывался[137]. В этом же ряду стоят и другие аналогичные картографические проекты модерных европейских держав, реализованные, например, во владениях Габсбургов или в Российской империи (особый интерес в этом случае представляет картографирование мятежных окраин, Венгерского королевства и земель Украины) и призванные упорядочить знания о стране в интересах более эффективного администрирования[138]. Что же касается самой Великобритании, преследовавшей в процессе картографирования Горной Страны исключительно военно-политические цели, то кроме «Военного обозрения Шотландии» 1747–1755 гг. речь должна идти еще и о соответствующих топографических съемках Ирландии, предпринятых Лондоном во многом с теми же целями во второй половине XVIII и в первой половине XIX в.[139]

Между тем в дополнение к политическим и культурным затруднениям, с которыми сталкивались географы, стремление «завершить европейскую географию» приковывало их внимание также к проблеме границ между Европой и Азией[140]. Что касается интересовавшихся географией Горной Страны сторонников «завершения унии», то так же, как англичане и многие жители Низин, сами горцы порой также использовали своих соседей-хайлендеров, предлагая официальным чинам свой вариант границы «цивилизации» на островах. Они выставляли шотландских «ирландцев» в роли общего «Другого» не только для подданных Соединенного Королевства к югу от Грампианских вершин, но и для разделявших новые британские ценности к северу от воображаемого «Хайлендского рубежа».

Причем особенно остро этот вопрос встал в Шотландии во время умиротворения Хайленда и искоренения якобитизма после окончательного разгрома мятежников 16 апреля 1746 г. под Каллоденом, когда претензия на «цивилизованность» была призвана обеспечить защиту от террора королевской армии и право на самооборону в связи с враждебным, «варварским» окружением кланов, поддержавших изгнанных Стюартов[141].

«Истинная и настоящая Каледония», или Воображаемый Гэйлтэхд

Как замечает Л. Вульф, «международные отношения эпохи Просвещения были основаны на математически выверенном балансе сил, так что монархам и государственным мужам приходилось как следует изучать географию, чтобы сохранить его в ходе взаимно оговоренных расширений своих владений»[142]. Однако в том, что касалось мятежных внутренних окраин Соединенного Королевства, комментаторы осознанно занимались не только их картографической съемкой, но и географическим воображением. Конструирование Хайленда не только как культурного региона, но и как геополитического пространства порождало конфликт его интерпретаций между сторонниками изгнанных Стюартов и их противниками[143].

С одной стороны, риторические стратегии и приемы, применявшиеся Джоном Грэмом из Клэверхауза, 1-м виконтом Данди, командовавшим армией Якова Стюарта в Шотландии в 1688–1689 гг., в корреспонденции с сувереном были направлены на «создание» региона, сражающегося за «законную» династию и всегда бывшего ей лояльным и преданным. В такой интерпретации географического пространства Горная Шотландия занимала центральное геостратегическое положение для якобитов. Собственно, именно Хайленд и представлялся как «настоящая» Шотландия, верная своему королю. Речь в данном случае шла о попытке представить регион таким образом, чтобы к краю, к которому принадлежит сам пишущий (как сражающийся там полководец) и в котором он не обладает наибольшей военно-политической властью (что характерно для его сторонников-якобитов в этот период в Ирландии), было привлечено самое пристальное внимание со стороны короля Якова Стюарта. Клэверхауз считал основным фронтом в войне с вильямитами свою родную Шотландию[144].

Яков Стюарт полагал, что решающий бой Вильгельму Оранскому нужно дать все же в Ирландии, а потому помощь виконту