— Мне не представилось случая обнять тебя вчера, — шепчет он. — Все обнимали тебя, кроме меня.

Касаться его одновременно привычно и непривычно.

Мы бывали здесь раньше.

Вот только мы никогда не бывали здесь раньше.

На мгновение, или на минуту, или, возможно, на час я просто чувствую себя счастливой, касаясь руками теплого тела Гата. Шум волн и его дыхание у моего уха. Радуюсь, что он хочет быть со мной.

— Помнишь, как мы приходили сюда вместе? — спрашивает он, уткнувшись мне в шею. — Когда мы пошли на тот низкий холм?

Я делаю шаг назад. Потому что не помню этого.

Черт, как я ненавижу свою предательскую память, ненавижу, что мне постоянно плохо, что я такая неуравновешенная. Какая я дура, что перекрасилась, завалила школу, бросила спорт и стала по-свински вести себя с матерью. Дура, что хочу его, даже спустя два года.

Может, Гат хочет быть со мной. Может быть. Но, скорее всего, ему просто нужно, чтобы я убедила его, что он не сделал ничего плохого, бросив меня тогда. Хочет, чтобы я сказала, что не злюсь. Что он отличный парень.

Но как я могу простить его, когда даже точно не знаю, что он со мной сделал?

— Нет, — отвечаю я. — Выскочило из головы.

— Мы были… в смысле, ты и я, мы… это был важный момент.

— Как скажешь. Я его не помню. И очевидно, что между нами не произошло ничего особо важного и серьезного в перспективе, не так ли?

Он смотрит на свои руки.

— Ладно. Прости. Я выбрал не самый лучший момент. Ты злишься?

— Естественно! Два года от тебя ни слуху ни духу! Ни звонка, ни ответного письма, ты только все испортил, решив игнорировать меня. А теперь ты расстарался: «О-о, я думал, что никогда больше тебя не увижу», держишь меня за руку, «все обнимали тебя, кроме меня», и прогуливаешься со мной в полуголом виде! Это чрезвычайно «не оптимально», Гат. Если ты считаешь это определение подходящим.

Его лицо вытягивается.

— Черт. Ужасно, когда ты выставляешь это в таком свете.

— Да, ну, так я вижу ситуацию.

Парень проводит рукой по волосам.

— Я делаю только хуже. Что бы ты сказала, если бы я предложил начать все сначала?

— Боже, Гат.

— Что?

— Просто предложи! Не спрашивай, что бы я сказала, если бы ты предложил.

— Ладно, я предлагаю. Мы Можем начать сначала? Пожалуйста, Кади. — Он сводит ладоши. — Давай начнем сначала после обеда. Будет классно. Я буду делать забавные замечания, а ты — смеяться. Мы отправимся на охоту на троллей. Мы будем счастливы видеть друг друга. Вот увидишь, я классный парень, обещаю!

— Это серьезное обещание.

— Ладно, может, и не замечательный, но вполне оптимальный.

— Зачем использовать это слово? Почему бы называть себя тем, кем реально являешься? Безрассудным, ненадежным манипулятором?

— Господи. — Гат начал подпрыгивать от волнения. — Каденс! Мне правда нужно просто начать все с чистого листа. Это уже переход от неоптимального к полному бреду. — Он прыгает и даже топает ногами, как сердитый мальчишка.

Это вызывает у меня улыбку.

— Ладно. Начнем сначала. После обеда.

— Хорошо, — говорит он, замирая. — После обеда.

Мгновение мы пялимся друг на друга.

— Я сейчас убегу, — говорит Гат. — Только не обижайся.

— Договорились.

— Для того чтобы начать все сначала, я лучше убегу. Просто развернуться и уйти будет как-то неловко.

— Я же согласилась.

— Тогда ладно.

И он убегает.

Через час я отправляюсь на обед в Новый Клермонт. Знаю, что мама не потерпит моего отсутствия после вчерашнего ужина. Дедушка проводит для меня экскурсию по дому, пока повар накрывает на стол, а тетушки пытаются обуздать малышню.

Дом-картинка. Блестящие деревянные полы, огромные окна до пола. Раньше стены Клермонта были до потолка увешаны черно-белыми семейными фотографиями, картинами с собаками, книжными полками и дедушкиной коллекцией журнала «Нью-Йоркер». Коридоры Нового Клермонта стеклянные с одной стороны и пустые с другой.

Дедушка открывает дверь, ведущую к четырем гостевым комнатам наверху. Все обставлены одинаково: одна кровать и низкий широкий комод. На всех окнах белые полупрозрачные полотняные жалюзи. На покрывалах нет рисунка; они простые и изысканные, голубых или коричневых тонов.

В комнатах малышни присутствует хоть какой-то намек на жизнь. У Тафта поле для игры в бакуганов, футбольный мяч, книги о волшебниках и сиротах. Либерти и Бонни принесли с собой журналы и плееры. Их комната завалена книгами Бонни об охотниках за привидениями, экстрасенсах и жутковатых ангелах. Комоды близняшек забиты косметикой и духами. В углу лежат теннисные ракетки.

Комната дедушки больше других и с великолепным видом окрестности. Он впускает меня и показывает ванную, где в душевой кабине имеются специальные ручки для пожилых людей, чтобы не упасть.

— А где твой «Нью-Йоркер»? — спрашиваю я.

— Все решения принимал декоратор.

— А подушки?

— Что?

— У тебя была куча подушек. С вышитыми собаками.

Он качает головой.

— А рыбу ты оставил?

— Ты про рыбу-меч? — Мы спускаемся по лестнице на первый этаж. Дедушка передвигается медленно, я иду за ним. — Я начал все заново, работая над этим домом, — просто отвечает он. — Старая жизнь закончилась.

Он открывает дверь в свой кабинет. Тот излучает ту же суровость, что и весь дом. В центре длинного стола стоит ноутбук. Большое окно выходит на японский сад. Стул. Полки во всю стену, совершенно пустые.

Кабинет кажется чистым и просторным, но не простоватым — а богато обставленным.

Дедушка больше схож с мамой, чем со мной. Он стер свою прошлую жизнь, тратя деньги на ее замену.

— А где молодой человек? — внезапно спрашивает дедуля. На его лице появляется отсутствующий взгляд.

— Джонни?

Он качает головой:

— Нет-нет.

— Гат?

— Да, молодой человек. — Он вцепляется в стол на мгновение, будто ему дурно.

— Дедушка, тебе плохо?

— О, со мной все хорошо.

— Гат в Каддлдауне с Миррен и Джонни, — говорю я.

— Я обещал ему одну книгу…

— Большей части твоих книг тут нет.

— Хватит рассказывать мне, чего тут нет! — кричит дедушка, внезапно обретая силы.