— Пенни, расслабься.

— Я расслаблюсь, когда мы разберемся, кому достанется дом.

— Ты сводишь нас с ума, — буркнула Кэрри.

— Что такое? Не бормочи под нос.

— Мы все любим тебя, пап, — громко сказала Кэрри. — Я понимаю, год выдался тяжелым.

— Если вы сходите с ума, это ваша вина, — сказал дедушка. — Возьмите себя в руки. Я не могу оставить дом на безумцев.

Посмотрите на тетушек сейчас, летом-номер-семнадцать. Здесь, в японском саду Нового Клермонта, мама обнимает тетю Бесс, которая тянется, чтобы отрезать Кэрри кусочек малинового пирога.

Ночь прекрасна, и, действительно, мы — прекрасная семья.

Я не знаю, что изменилось.

— У Тафта тоже появился девиз, — говорю я Миррен. На улице полночь. Мы, Лжецы, играем в «Эрудита» в гостиной Каддлдауна.

Мое колено касается бедра Гата, но я не уверена, что он замечает. Доска почти заполнена. Мой разум устал. У меня дурацкие буквы.

Миррен рассеянно перестраивает свои фишки.

— Что-что у Тафта?

— Девиз. Ну, знаешь, как у дедушки. «Никому не нравятся мямли»?

— «Никогда не занимайте места в заднем ряду», — кривляется она.

— «Никогда не жалуйся. Никогда не оправдывайся», — говорит Гат. — По-моему, это фраза Дизраэли.

— Ой, он ее обожает, — кивает Миррен.

— А еще: «Нет — неприемлемый ответ», — добавляю я.

— Господи, Кади! — кричит Джонни. — Ты можешь просто сложить слово и позволить нам продолжить игру?

— Не кричи на нее, — говорит Миррен.

— Прости, — извиняется Джонни. — Не соизволишь ли ты проявить милосердие и сложить это гребаное слово?

Мое колено касается бедра Гата. Мне вправду тяжело соображать. Я складываю короткое, жалкое слово.

Джонни продолжает игру.

— «Наркотики нам не друзья», — провозглашаю я. — Вот девиз Тафта.

— Да ладно! — смеется Миррен. — И как ему пришло такое в голову?

— Может, им в школе читали лекцию на тему наркотиков. К тому же близняшки прокрались ко мне в комнату и рассказали ему, что у меня в комоде полно таблеток, и он хотел убедиться, что у меня нет зависимости.

— Боже мой. Что Бонни, что Либерти — ходячая катастрофа. Судя по всему, теперь они еще и страдают клептоманией.

— Правда?

— Они взяли мамино снотворное и бриллиантовые сережки. Понятия не имею, куда они собираются их надеть, чтобы мама не увидела. Плюс, девочек двое, а серьги одни.

— Ты говорила им, что знаешь об этом?

— Пыталась поговорить с Бонни. Но это бесполезно, — говорит Миррен. Она снова переставляет свои буквы. — Мне нравится мысль о девизе, — продолжает она. — Мне кажется, вдохновляющая цитата поможет пережить тяжелые времена.

— Например, какая? — спрашивает Гат.

Сестра делает паузу. Затем говорит:

— «Будь немного добрее, чем должен».

После этого мы все замолкаем. Не поспоришь.

— «Никогда не ешь того, что крупнее твоей задницы», — говорит Джонни.

— Ты ел нечто крупнее своей задницы? — удивляюсь я.

Он торжественно кивает.

— Ладно, Гат, а у тебя какой? — интересуется Миррен.

— У меня нет девиза.

— Ладно тебе.

— Ну, может, вот такой. — Парень опускает глаза на свои ногти. — «Не мирись со злом, которое можешь изменить».

— Я согласна с этим, — говорю я. И это правда.

— А я — нет, — говорит подруга.

— Почему?

— Мы мало что можем изменить. Нужно воспринимать мир таким, какой он есть.

— Неправда, — возражает Гат.

— Разве не лучше быть спокойным, мирным человеком? — спрашивает она.

— Нет, — решительно говорит парень. — Надо бороться со злом.

— «Не ешь желтый снег», — придумывает Джонни. — Тоже хороший девиз.

— «Всегда делай то, чего боишься», — предлагаю я. — Это мой.

— О, ради бога. Кто это сказал? — рявкает Миррен.

— Эмерсон. Кажется. — Я тянусь за ручкой и пишу на тыльной стороне ладони.

На левой: «Всегда делай то». На правой: «чего боишься». Вышло кривовато.

— Эмерсон такой нудный, — говорит Джонни. Он забирает у меня ручку и пишет на своей левой ладони: «ЖЕЛТЫЙ СНЕГ — НИКОГДА». — Вот так. — Он показывает нам результат. — Это должно помочь.

— Кади, я серьезно. Мы не всегда должны делать то, чего боимся, — пылко говорит Миррен. — Вообще не должны!

— Почему?

— Потому что так ты можешь умереть. Навредить себе. Если ты боишься, этому должна быть разумная причина. Доверяй своим инстинктам.

— Вот, значит, твоя философия? — спрашивает Джонни. — Быть жалким трусом?

— Да, — говорит Миррен. — Это. И то, что я говорила про доброту.

Я иду за Гатом, когда он поднимается наверх. Преследую его по долгому коридору, наконец хватаю за руку и прижимаюсь губами к его губам.

Этого я боюсь, и поэтому считаю нужным сделать.

Он отвечает на поцелуй. Его пальцы переплетаются с моими, моя голова кружится, но Гат меня поддерживает. И снова все ясно, восхитительно. Наш поцелуй превращает мир в прах. Есть только мы, остальное не имеет значения.

Потом он отстраняется.

— Мне не стоит этого делать.

— Почему? — Его рука все еще держит мою.

— Не то чтобы я не хотел, но…

— Я думала, мы начали заново. Разве это не хорошее начало?

— Я запутался. — Гат делает шаг назад и прислоняется к стене. — Это такой банальный разговор. Не знаю, что еще сказать.

— Объясни.

Пауза. Затем:

— Ты меня не знаешь.

— Объясни, — снова прошу я.

Парень хватается за голову. Мы так и стоим, прислонившись к стене, в темноте.

— Ладно, — наконец прошептал он. — Начнем с того, что ты никогда не встречала мою маму. Ты никогда не была у меня дома.

Это правда. Мы с Гатом виделись только на Бичвуде.

— Тебе кажется, будто ты меня знаешь, Кади, но тебе известен только тот я, который приезжает сюда. А это… это неполная картинка. Ты не видела мою комнату, с окном, выходящим на вентиляционную шахту, мамино карри, друзей из моей школы, наши вечеринки. Ты встречаешься со мной только на острове, где живут только богачи, не считая меня и прислуги. Где все светлокожие, кроме меня, Джинни и Пауло.