— Синицына! Синицына!

Я медленно выплывала из потока сладостной дремы, пытаясь открыть как будто налитые свинцом глаза. Меня ещё раз тряхнули за плечо и позвали.

— Да, слышу я, — простонала в подушку. Я обнимала её двумя руками, подспудно желая защиты от всех невзгод и проблем.

— Вставайте, и в процедурную, — проскрипел над моей головой женский голос.

Да, это точно не Рома.

Я, наконец, смогла разлепить веки. Ощущение песка в глазах и грязи во рту вызвали отвращение, и я поморщилась.

— Фу, — проворчала я, поворачивая голову, пытаясь размять затёкшие мышцы шеи.

Чтобы я ещё раз так поздно легла?!

У меня была замечательная привычка, многим казавшаяся дикой. Я старалась ложиться в девять и вставала прямо за рассветом. Я всегда успевала застать в небе розовые краски зари, чувствуя себя бодрой и готовой покорять мир.

 Ранний подъём дарил возможность насладиться тишиной городского утра, когда моторы машин ещё не заводились, а по асфальту редко можно было услышать цоканье каблуков.

Мне нравилось подолгу смотреть на эту пустоту и представлять себя единственным человеком в заброшенной цивилизации.

Но вскоре выходили из подъездов первые жители, разрушая невесомую красоту, и я принималась за занятия, которые не смогла доделать вечером, порой просто умирая от усталости.

Я, помня о требовании медсестры, постаралась не тратить много времени на утренние процедуры, и не обращая внимания на всклоченные после сна волосы, решила только умыться и почистить зубы.

Когда рецепторы на языке ощутили мятный вкус зубной пасты, я невольно вспомнила поцелуй Романа Алексеевича.

Ромы.

Живот всё ещё тянуло, а ноги были ватными. Такой я вчера ушла от него, перечеркнув для себя опасность поддаться на его опытность и привлекательность. Такой я стояла сейчас возле зеркала, вспоминая казавшееся огромным тело, нависающее надо мной. Нет, Роман не был огромным, он скорее походил на танцора или боксёра.

Я замедлила движения зубной щёткой, вспоминая его резкий взмах ногой. Мои братья занимались Тхэквандо, где удары были не менее высокими, но более размашистыми. Но это было совсем другое. Возможно, кикбоксинг или еще какой-то из этих бесконечных диковинных названий боевых искусств.

Чтобы снова не нарваться на раздражающий писклявый голос медсестры, я поспешила в процедурную.

Тут, конечно, не было ни ласковых прикосновений, ни интимных разговоров. Пухленькая сотрудница, судя по бейджику, Раиса, делала все быстро и точно, прекрасно зная свои обязанности и не создавая своими действия очереди в коридоре.

 Мне это было только на руку, я и сама хотела поскорее выбраться из помещения, которое было прямым напоминанием о чуть не совершенной ошибке.

Жаль, что она не свершилась.

Эту постыдную мысль поглотил страх, когда я проходила место, где чуть не произошло убийство. Я прибавила шаг, чтобы поскорее добраться до палаты.

Надежда и Катя как раз собирались на завтрак.

— Ну, теперь, то мы тебя силком потащим, — заявила со смехом последняя, на что я только улыбнулась и кивнула.

— Я не против.

Когда я поняла, что завтрак больше не вызывает ни рвотных рефлексов, ни желания заболеть булимией, то решила, что теперь вполне здорова. Это было просто волшебно, чувствовать, что тело не скручивают спазмы адской боли, голова не трещит, а ноги снова готовы пуститься в пляс.

Позже, принимая душ и чувствуя, как тонкое тело омывает тёплая вода, я ощутила себя счастливой. Долго намыливая себя любимым ягодным гелем, а потом, расчёсывая свои длинные шелковистые волосы, я всё время напевала себе под нос мелодию из «Кармен».

Это был очень порочный балет с резкими движениями, скорее похожими на удары ножа, но он мне нравился. Страсть в каждом па и в каждой сильной доле. Это будоражило чувства. Это возбуждало.

Я вдруг подумала, что этот спектакль, с его острыми углами и надрывными движениями, напоминал мне Романа.

Мысли о хирурге, о балете, о влечении к первому и обожанию второго смешивались в единый клубок из тревожных чувств и сильных эмоций. Я поняла, что интерес к Роме не угаснет так быстро, как я того желала. Я всегда была привязчива к людям и предметам искусства. Мне было тяжело начать читать или смотреть что-то новое. А мой музыкальный плейлист не обновлялся несколько лет, как и список друзей.

Возможно, пора что-то изменить? Для начала перестать фантазировать о молодом враче.

А получится ли?

Мои глаза все время невольно ловили проходящих мимо палаты, чтобы спрятаться, если заприметят Рому. О том, что его нет в больнице, я узнала ближе к обеду, когда их с соседками пришла осматривать другой врач.

И, конечно, я была довольна и твёрдо для себя решила, что все к лучшему. Не станет волнений и трепета тела, никто не подвергнет мои мечты сомнению и не станет своими поцелуями уносить в чувственный мир нирваны.

И неважно, что из-за этого набегали на глаза слёзы, а губы дрожали от внутренних рыданий.

Все к лучшему.

Завтра выписка, и я забуду о привлекательном хирурге, как о страшном, возбуждающем сне.

Возвращаясь с обеда в свою палату, я заметила заведующую. Та ходила по этажам, проверяла работу персонала, как будто людям требовалось что-то напоминать или подсказывать. Марина Евгеньевна была важной, гордой птицей, похожей на ворону, которая раздражала персонал своим нелепым карканьем. И как все представители этого вида, предпочитала яркие, привлекающие внимание вещи.

Красный пиджак с рукавами колоколом, белая юбка с бахромой и перламутровые бусы. Возможно, это и выглядело модно, словно дама сошла с обложки журнала «Vogue», но мне казалось безвкусным и вычурным.

Сама я предпочитала спокойные пастельные тона в одежде и в быту, которые не оттеняли моей красоты, а подчёркивали нежный цвет лица, глубокие синие глаза и блеск волос, не тронутых химией.

Это, конечно, замечали и часто делали комплименты. Правда, осознание собственной красоты ко мне пришло довольно поздно и вызвало немало волнений и сложностей.

С самого детства я танцевала, дружила с Артуром Веселовым и другими девочками с балетной школы, помогала нянчить двух братьев. Собственная внешность меня не волновала, пока однажды гость в балетной школе не заметил:

— Ба, да у вас тут настоящий самородок. Она просто прелестна, — восхищался заезжий преподаватель из Петербурга, города, известного своими талантами.

— Вы правы. Синицына не только хороша собой, она еще великолепно себя держит, — смотрела прямо на меня преподаватель Милана Олеговна, когда-то подающая надежды, балерина. — Анна в центр. Аллегро и Кабриоль.