За дверью послышалось нарочитое, предупредительное покашливание. Это конвойный дал знать, что кто-то идет. Чтобы не застали врасплох капитана и задержанного. Может, Аскеров показывает ему какие-нибудь бумаги. Мансур и Мюллер покосились в сторону двери, но тот, кого опасался конвойный, прошел мимо. Они услышали его шаркающие шаги. Капитан хотел подняться из-за стола, выглянуть для страховки в коридор, однако прапорщик попросил его посидеть минутку. Мансур, кивнув, сел на место. А Мюллер загасил сигарету и неожиданно запел вполголоса:

Голова моя, головушка,

Голова послуживая!

Послужила моя головушка

Ровно тридцать лет и три года.

Ах, не выслужила головушка

Ни корысти себе, ни радости,

Как ни слова себе доброго

И ни рангу себе высокого…

Мюллер смотрел на Мансура с задумчивой печалью. Он видел, как сильно тот переживает. И вдруг прапорщик, словно впервые, заметил, что хотя командир его совсем молодой человек, а на висках уже брызнула седина. Тоже ведь, наверное, не от хорошей жизни. И с начальством тут каши не сваришь, и с Лейлой у него какие-то нелады. А ведь капитан заслуживает лучшей судьбы…

Вот удивился бы кто-нибудь, зайдя сейчас в эту комнату СИЗО: приободрившийся арестованный утешал взгрустнувшего командира:

— Все у тебя будет хорошо! Я уверен.

Если бы кто-нибудь сейчас сказал Стольникову, что он счастлив, поскольку свободен, Андрей такого человека растерзал бы. Свободен-то свободен, причем не только от афганского плена. Он свободен вообще от чего-либо на свете, потому что находится в незнакомых горах, совершенно один, не видит вокруг никакого селения, не видит людей. В полдневном мареве все вокруг застыло, лишь то ли ястреб, то ли коршун пролетел вдалеке и вот уже скрылся за горой.

Напрягая последние силы, Андрей поднялся на вершину горы. Этот подъем он осиливал уже часа два, а то и больше. Наконец ему удалось забраться на самый верх. Вершина оказалась не такой острой, как могло показаться издали. Это была довольно большая каменистая площадка. Выпрямившись, Андрей принялся обозревать открывшуюся перед ним местность. Большого облегчения от увиденного он не испытал. Впереди до самого горизонта простирался сплошной горный массив — от пологих вершин, покрытых зеленью, до высоченных пиков, упирающихся снежными шапками в облака. Ни малейших примет цивилизации, ни дороги, ни каких-нибудь проводов.

О господи! Куда идти-то? В какую сторону? Он совершенно не соображал, как нужно ориентироваться по солнцу. Впечатление было, что он вообще стал туго соображать. Забрал вещи Гарояна, что теперь с ними делать? Держит в кармане золотую авторучку Надир-шаха. А что это за ценность, чтобы над ней трястись?! Что там внутри может быть? Какие-нибудь важные сведения? Объяснили бы, по крайней мере. Иначе он чувствует себя словно почтовый голубь. Что-то привязали к ошейничку — и лети по адресу. Что находится внутри — это, мол, не твоего ума дело. Ты почтальон, курьер, знай, сверчок, свой шесток.

Усевшись на камни, Стольников порылся в рюкзаке и нашел флягу. Жадно припал пересохшими губами к горлышку, сделал два глотка и, вылив последние капли на ладонь, растер воду по лицу.

Приехали, вот уже и воды не осталось. Сколько человек без воды может продержаться? Кажется, три дня? Но ведь не при такой несусветной жаре. Скорей бы ночь наступила, когда не так печет. Хотя темнота — тоже не подарок: страшно, вдруг набросится какой-нибудь зверь…

— Ангелы!.. Космонавты!.. Снежные люди! — завопил Андрей, подпрыгивая и размахивая руками. Крик разнесся далеко и повторился долгим эхом.

Обессилев и надорвав связки, он закашлялся, перед глазами поплыли мутные круги. А когда пришел в себя, то ему показалось, что далеко внизу, по лощине, двигаются две фигуры. Неужели люди?! Люди!

С нечленораздельным мычанием Стольников принялся спускаться по склону. Камни сыпались под ногами. В одном месте Андрей упал, но тут же быстро вскочил на ноги. Вдруг люди уйдут, и он не успеет догнать их! Попытался закричать, но вместо зычного крика — телережиссеры считали, что у Стольникова хорошо поставлен голос, — получилось тихое бормотание, будто он обращается к собеседнику, находящемуся рядом.

Тогда, вспомнив про бинокль, он торопливо достал его из рюкзака и уставился в окуляры.

Он разглядел двоих мужчин в камуфляжной форме. Издалека оба были похожи один на другого: смуглые, бородатые, с одинаковыми рюкзаками. У каждого за спиной еще зачехленные комплекты крупнокалиберной снайперской винтовки. Они шли по едва заметной тропинке. У шедшего первым в руках был автомат с оптическим прицелом, второй нес альпинистское снаряжение — альпеншток, моток троса. Он вдруг оглянулся и посмотрел в бинокль в сторону Стольникова. Захотев инстинктивно спрятаться, Андрей с ужасом обнаружил, что оказался на открытом месте.

В это время второй что-то сказал первому. Тот остановился и тоже уставился через бинокль в сторону Стольникова. Андрей наблюдал за ними, пытаясь понять, кто это такие. Он надеялся по эту сторону границы первым делом встретить своих. Но, похоже, это все-таки нарушители границы, сами его боятся. Тот, который раньше шел первым, вскинул автомат и прицелился.

Стольников — откуда только силы взялись — стремительно побежал наверх, потом свернул направо, спрятавшись за большой камень. Переведя дыхание, осторожно выглянул и увидел, что воинственная парочка торопливо уходит по лощине. Иногда второй оглядывался в его сторону.

«Во, блин, встретил себе подобных, — с усмешкой подумал Стольников. — Уж лучше быть одному».

Минут через десять он выглянул еще раз. Мужчин не было видно. Зато далеко внизу Андрей увидел серо-зеленый овальчик и, присмотревшись, понял, что это озеро. Вода! И не просто вода, а там ее видимо-невидимо. И пей сколько влезет, и купайся. Он с удовольствием побежал бы к этому озеру. Однако, поскольку агрессивные незнакомцы скрылись в том же направлении, ему пришлось отказаться от своего намерения. Надо выждать. От злости на злодеев он заскрипел зубами.

Владимир поймал себя на мысли, что за те несколько дней, которые пробыл на заставе, он стал почти таким же суеверным, как его мать. Наталья Тимофеевна верила во всякого рода существующие приметы вроде тринадцатого числа или упавшей ложки да еще свои собственные прибавила. Брала, например, утром какую-нибудь книгу и раскрывала наугад: что будет написано на четвертой строке сверху, то сегодня и произойдет. Такой она изобрела гороскоп.

Владимир сегодня сделал то же самое. Проснувшись, раскрыл «Капитанскую дочку» и прочитал: «Батюшки, беда! — отвечала Василиса Егоровна. — Нижнеозерная взята сегодня утром. Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон. Того и гляди злодеи будут сюда…».

Вот тебе и отрывочек! Ведь им сегодня ехать на встречу с моджахедами, менять Селима на отца Лейлы. А тут такие мрачные перспективы.

С заставы выехали ровно в девять. Особист Касьян сел в кабину, остальные забрались в кузов: Аскеров, Ратников и четверо солдат. Селим сидел в наручниках и не переставал ехидно улыбаться. Лейла хотела ехать вместе с ними, однако Мансур опасался инцидентов и сказал, чтобы она прибыла туда на пятнадцать минут позже. К тому времени все станет ясно. Когда машина остановилась у реки, от противоположного берега отплыла резиновая камера, на ней был один человек, он суетливо греб веслом. Когда камера приблизилась и уже не вызывало сомнений, что это Назар Шарипов, с Селима сняли наручники.