– Неужели никто из фрягов не вернулся домой после Куликовской битвы? – поинтересовался Мамай, сознававший, что и на нем лежит часть вины за то, что четыре сотни наемников из Кафы оказались в плену у русичей.

– К родным очагам вернулось всего-то полсотни человек, – мрачно ответил Джакомо ди Лонго. И столь же мрачно добавил: – А уходило в поход на Русь полторы тысячи генуэзцев.

– Венецианцев из Таны тоже полегло немало в сече с русами, – вставил Эцио ди Посса, сокрушенно покачав головой. – По слухам, в Тану вернулось лишь девять человек из восьмисот.

– И ты еще смеешь требовать с нас новых воинов! – раздраженно бросил Мамаю Джакомо ди Лонго. – А где их взять? Кафа и Сугдея не столь многолюдны, как Херсонес или Сарай.

– Если я одолею Тохтамыша, то все жители Кафы получат от меня возмещение золотом за своих убитых сограждан, – твердо произнес Мамай. – Клянусь Аллахом!..

После долгой томительной паузы Эцио ди Посса промолвил, глядя на Мамая с некой загадочной пристальностью:

– В том-то и дело, уважаемый, если одолеешь…

В конце беседы подеста и капитан народа заявили Мамаю, что ничего определенного они ему сказать не могут, пока не посоветуются с городским советом. Мамаю и его свите было предложено разместиться на постоялом дворе и дождаться решения городских старейшин. Мамай хоть и понимал, что власти Кафы ставят его в унизительное положение, однако согласился подождать. Мамаю не хотелось доводить дело до открытого разрыва с фрягами, союз с ними был очень важен для него.

* * *

Изначально Кафа была греческим городом Феодосией, основанным в незапамятные времена. В эпоху расцвета Западной Римской империи Феодосия пришла в запустение. Заново Феодосия возродилась при византийцах, захвативших южную часть Крыма. Господство греков на Крымском полуострове подорвали монголы, пришедшие сюда по воле грозного Чингисхана. Все города и селения греков в Крыму были разорены монголами. Со временем наиболее крупные греческие поселения вновь были отстроены, чему способствовала бойкая торговля, процветавшая на крымских берегах. Однако на развалины Феодосии греческие поселенцы так и не вернулись. Сюда прибыли генуэзцы и выстроили город-порт рядом с руинами Феодосии.

С той поры миновало уже больше ста лет. К началу смуты, потрясшей Золотую Орду, генуэзцы владели всем южным побережьем Крыма, вытеснив отсюда греков и венецианцев.

Кафа возвышалась на горе, довольно крутые склоны которой спускались к морю в виде ступенчатых уступов. Внизу голубели воды обширной бухты, окруженной отвесными скалами. На широкой каменистой косе генуэзцы возвели верфь и сухие доки для кораблей. Кафа являлась важным перевалочным пунктом для товаров, которые стекались сюда с Руси, Кавказа, Хорезма и Золотой Орды. Отсюда крутобокие суда генуэзцев везли богатства Востока в западные страны.

Город был полностью выстроен из камня, который доставляли из местных каменоломен и с развалин Феодосии. На широкой вершине горы теснились большие дома богатых купцов, двух– и трехэтажные, с башенками и выступающими из стен пилястрами, с узкими закругленными наверху окнами и такими же дверями. Выше всех крыш и башен высился стройный белокаменный собор Святого Георгия с золоченым крестом на четырехгранном медном куполе. Над крышей собора постоянно кружились стаи голубей. В Кафе многие жители имели голубятни, так как голубиное мясо здесь часто подавали к столу. Кроме того, генуэзцы использовали голубей как крылатую почту.

Постоялый двор, где разместились Мамай и его люди, находился близ рынка. Горожане называли этот гостевой двор «Раковиной», поскольку его стены снаружи были облицованы мелкими камешками и морскими ракушками.

Желая произвести впечатление на хозяина гостиницы, на его слуг и прочих постояльцев, Мамай сорил деньгами направо и налево, заказывая себе и своим телохранителям изысканные яства и дорогие вина. Мамай намеренно толкался на рынке, ловя там слухи и пересуды, касающиеся Тохтамыша и перемен, случившихся в Золотой Орде в последнее время. Мамаю было ведомо, что гражданская община Кафы имеет влияние на городской Совет, который никогда не выступит против воли народа. Вслушиваясь в разговоры торговцев и покупателей, Мамай старался уловить настроение жителей Кафы. Ему не терпелось узнать, как относятся горожане к Тохтамышу и готовы ли они выступить против него.

Дабы расположить к себе торговцев, Мамай, не торгуясь, покупал у них вещи, совершенно ему не нужные, нахваливал все их товары. Он подолгу беседовал с кем-то о ценах на воск и мед, а в другом торговом ряду принимался с видом знатока рассуждать об изготовлении древесного угля. Если с Мамаем заводили разговор о красителях для тканей, он и на это охотно откликался, словно занимался этим всю жизнь. Охваченный неистовым желанием выведать у местных купцов их отношение к нему, разузнать через них о том, что замышляют старейшины, Мамай обошел все торговые лавки, хранилища тканей, ювелирные мастерские, заглянул под навесы, где сидят менялы на сундуках с деньгами. Всюду и со всеми Мамай был вежлив и любезен, благо он свободно изъяснялся на фряжском наречии.

Однако достичь желаемого Мамаю не удалось, поскольку здешний люд мастерски умел пускать пыль в глаза, пряча за улыбками и приветливыми фразами свои истинные помыслы и намерения. Мамай чувствовал неискренность в словах тех, кто при нем ругал Тохтамыша, кто выражал готовность вступить в Мамаево войско или же оказать ему любую посильную помощь. Перевидавший на своем веку множество лгунов и льстецов, Мамай прекрасно чувствовал малейшую фальшь в голосе и во взгляде собеседника.

Мамаю стало ясно, что жители Кафы робеют перед ним, зная, что в Солхате у него собрано немалое войско. Местные купцы ругают Тохтамыша, желая сделать приятное Мамаю, только и всего.

«Фряги всегда были такими! – досадливо размышлял Мамай. – Они всегда готовы поддержать сильного правителя и предать слабого. Власти Кафы пребывают в затруднении, ибо не могут решить, за кем из нас большая сила: за мной или за Тохтамышем?»

В свите Мамая имелись люди, которые подталкивали его к разрыву с фрягами. Особенно непримиримо был настроен к фрягам Муршук, доводившийся дальним родственником покойному хану Джанибеку. Муршук происходил из монгольского племени кият, которое славилось тем, что и поныне следовало языческим верованиям и обрядам.

Пребывая в Кафе вместе с Мамаем, Муршук невольно стал свидетелем того, как местные жители и католические священники сожгли живьем на костре двух женщин, обвиненных в колдовстве. По обычаям монголов-язычников, огонь есть некая очищающая сила, дарованная людям небесным богом Тэнгри. Степняки-язычники сжигали на кострах своих умерших стариков и воинов, павших в битвах. Сжигать на костре живых людей, пусть даже в чем-то виновных, есть чудовищное святотатство, полагал Муршук.

– Почему урусы не сжигают преступников на кострах, ведь они тоже христиане? – обратился к Мамаю возмущенный Муршук. – И как понимать этих католиков, твердящих о милосердии и в то же время сжигающих в огне живых людей, словно дрова?