вообще», а опыт «конкретной истории, культуры, духовности, конкретного субъекта истории», в котором сформировались «архетипы конкретных этнокультурных общностей конкретных локальных цивилизаций» [33, 67]. Один из таких «конкретных» национально-культурных мифов, порожденных русской историей и русской духовно-социальной исключительностью, коррелирующий с московско-суздальским мифологическим комплексом, представлен в романе Д. И. Ерёмина «Кремлевский холм».

Это миф о «царстве попа Ивана», распространившийся во второй половине ХII–первой половине ХIII века и связанный с легендарным правителем некоего христианского государства, затерянного в глубине Центральной Азии, о котором упоминали западноевропейские католические хроники, в частности баварский епископ Оттон Фрейзингенский, отмечавший факт блистательной победы над турецким султаном Санджаром («последним великим сельджуком») «царя-священника Иоганна» в 1141 году. Но ни европейским историкам-хронистам, ни арабским путешественникам не было ничего известно о личности и о происхождении загадочного христианского государя, основавшего в недрах Востока свое «царство»: епископ Оттон Фрейзингеский приписывал ему германское происхождение, крестоносцы, основавшие Иерусалимское христианское королевство, напротив, считали «царя-пресвитера» франком и называли его Жеаном, или Жаном, византийцы были убеждены в том, что священник Иоанн – славянин из далекой Руси. Косвенное тому подтверждение оставил Марко Поло в своей знаменитой «Книге о разнообразии мира», посвященной путешествию в Индию и Китай. Описывая распространение христианства на Востоке, путешественник делится своими впечатлениями о Росии[2], «большой стране на севере»: «Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры» [56, 226]. Но Росия попала под власть татарского царя Тактактая («золотоордынского хана Тохты [Токты] или Тохтога» [56, 341]), которому «платит дань и никому больше» [56, 227]. Однако, замечает Марко Поло, грозных татар покорил некий «поп Иван, о чьем великом могуществе говорит весь свет»: «Татары платили ему дань, из десяти скотов одну скотину» [56, 84].

«Поп Иван», внушавший страх восточным (мусульманским) народам, тревогу и опасение западным (католическим) народам, исповедуя православие несторианского толка, уже в эпоху средневековья ассоциировался с Русью. История христианского царя-священника Иоанна нашла отражение в византийской литературе, духовно питавшей зарождавшуюся древнерусскую словесность. На материале греческого оригинала (ХII век) на Руси в ХIII веке было создано «Сказание об Индийском царстве», получившее необыкновенную популярность, в особенности из-за многочисленных чудес в нем описанных: «Я – Иоанн, царь и поп, над царями царь. Под моей властью 3300 царей. Я поборник по православной вере Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти 10 месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается. И живут у меня в одной области немые люди, а в другой – люди рогатые, а в иной земле – трехногие люди, а другие люди – девяти сажен, это великаны, а иные люди с четырьмя руками, а иные – с шестью. И есть у меня земля, где у людей половина тела песья, а половина человечья. А у других моих людей очи и рот в груди. В иной же моей земле у людей сверху большие рты, а другие мои люди имеют скотьи ноги. Есть у меня люди – половина птицы, половина человека, а у других людей головы собачьи» [26, 363].

Чудесно-мифологическая природа «Сказания…», оказавшая несомненное влияние на русское народное восприятие инокультурного пространства, чуждого и нарочито противопоставленного Руси (ярким проявлением такого фантастически-суеверного представления об окружающем мире, бытовавшем на протяжении веков, явился образ странницы Феклуши из драмы А. Н. Островского «Гроза», заявлявшей, что «есть еще земля, где все люди с песьими головами» [51, 24]), в ХХ веке вызвала импульс исследовательского внимания и к таинственной Индии, и к ее мифическому «царю-священнику Ивану». Л. Н. Гумилев в своей книге «Поиски вымышленного царства (Легенда о “государстве пресвитера Иоанна”)» (1970), обобщив и систематизировав уже накопленный в исторической науке материал о затерянном в глубине Центральной Азии островке христианской цивилизации (в частности, труды В. В. Бартольда, Р. Хеннига и др.), подверг обстоятельному изучению факты и мифы об Иоанновом владычестве, установил конкретно-географический ареал «Каракиданьской державы», послужившей для европейских хронистов эпохи средневековья реальным прообразом «пресловутого “царства пресвитера Иоанна”» – «небольшой, живописной, бедной области», лежавшей «в верховьях реки Чу, недалеко от Иссык-Куля» [14, 130].

«Евразийский» и собственно «русский» след мифологического комплекса, связанного с «царством попа Ивана», никогда не существовавшего в действительности («на самом деле его не было, но идея его существования, его необходимости и даже возможности осуществления, – полагал Л. Н. Гумилев, – возникла и играла роль в политической и военной истории Азии» [14, 128]), в художественной литературе получил оригинальное отражение / осмысление, в том числе в романе Д. И. Еремина «Кремлевский холм». Один из героев романа, книжник Данила Никитич, отправленный князем Юрием Долгоруким вместе с суздальским посольством в Константинополь, при дворе византийского царя Мануила «встал на защиту расстриги-попа Ивана» [20, 188], распространявшего на территории империи свое крамольное учение. «Был тот Иван на Руси хулителем сытости сильных и обличителем христиан, потребляющих мясо. Позднее ушел он на юго-восток за Волгу и там основал свое особое царство. А до того – костлявый, носатый, в оборванной старой ряске, с огромным диким клыком, торчащим из приоткрытого рта, который казался кривящимся в злой усмешке, – Иван был изгнан за ересь из Суздаля и Ростова Великого, ушел через Русь на Киев» [20, 188]. Но и в Киеве не получил поддержки, «церковь и там осудила Иванову ересь», и тогда он спустился «по Днепру и доплыл до Царьграда»: «проповедовал правду свою на рынке, на перекрестках царьградских улиц, смело возводя хулу на вселенскую церковь и на “детей бесовских”» [20, 188].

Будучи поборником социальной справедливости, защищая нищих и обездоленных, выступая против насилия в мире, в том числе насилия над бессловесной тварью, отрицая какую бы то ни было необходимость пролития крови, человеческой и животной, поп Иван бросил вызов ортодоксальной церкви в лице константинопольского патриарха и византийского императора: «В пышном дворце Мануила клыкастый суздальский поп и старый грек патриарх кричали, стоя друг против друга, не меньше часа. Потом Мануил повелел Ивану замолчать и смириться. Иван на это дерзко ответил, что и сам он, царь византийский, порочит Бога, сжирая живую тварь, как жрет эту тварь его дочь Елена, суздальская княгиня, да и все вокруг» [20, 188–189]. «Жестоко мне против рожна стоять», – заявил василевсу поп Иван, предвосхищая собой протопопа Аввакума, бескомпромиссного борца за правду и непоколебимость догматов веры, явившегося историческим воплощением национального русского типа самоотверженного бунтаря-обличителя. – «Но и на смертном одре скажу: то дьявол тебя смущает! То он отвратил и тебя и всех от правды, велев сжирать живое