И тем не менее над каждой крышей изб-курятников обязательно высилась печная труба, да еще и дымила время от времени. И это вовсе не означало, что в печи готовится что-то вкусненькое – о нет! Куриное племя питалось главным образом свежей травкой и сырым зерном. Лишь иногда кому-нибудь взбредало в голову отварить геркулес или запарить брюкву, а то и репу. Да, такое в курятниках случалось нечасто. Но огонь в печи горел вечерами, полыхал красным петухом. Зачем? Просто… Просто вековая святость семейного очага, у которого можно посидеть со всем выводком и неторопливо покудахтать о том, о сем, почиталась как незыблемый устой правильного домашнего быта.

А возле изб Кур-Щавеля – неизменный палисадничек с любимыми в этой семье цветами: тюльпанами, ромашками, хризантемами…

«Как все-таки у нас однообразно, аж зевотно», – думал доцент Петел.

«Как все-таки у нас мило, все по старинным куриным обычаям!» – думал профессор Алектор.

А вот – хлевок Папаши Кур-Раша. Забавное и умилительное зрелище, надо вам доложить: в недавнем прошлом – главный бедо кур и задира, он теперь женился, остепенился и обзавелся завидным выводком. Смотрите-ка: сам сидит на яйцах подле своей пухленькой супруги, кончиками крыльев держит растянутую пряжу, а дражайшая половинка его, как и положено почтенной матроне, вяжет что-то затейливое…

– Вот спрашивается, – размышлял вслух профессор Алектор, словно бы не замечая подпрыгивающего рядом Петела. – Да-да! Природа нам дала для счастливой и безмятежной жизни ну… ну абсолютно все! Все-о! – вдруг проревел Алектор, тоскуя. – Сколько у нас строевого леса для курятников – пили, не хочу! Сколько пашен паханных, пшенных! Весь птичий мир нашпиговать зерном можем. А мы? Взять хотя бы нас, ученых и якобы ученых. Почему мы то и дело находим повод спорить, клевать друг друга? Ведь слово «клевета» происходит от глагола «клевать»… Оклеветанный – значит, заклеванный в спорах и диспутах, порой больше похожих на потешные петушьи схватки…

– Это жизнь, профессор, – неожиданно серьезным голосом ответил Петел. – Она, простите, буронит, как лежалое просо в желудке. И да будет к нам милостива судьба, чтобы все обошлось одним лишь оклевыванием-оплевыванием… Без крови. Без большо-ой крови!

«Надо же! – изумился Алектор. – А этот, с позволения сказать, петел, может быть временами очень даже неглупым».

Профессор и доцент шли дальше, и со стороны могло показаться, что два непримиримых научных гладиатора вдруг взяли да и помирились… Вот радость-то была бы в цветущей долине Кур-Щавеля! Ибо враждующих между собою жителей было пересчитать по пальцам одной куриной ноги. А их, пальцев, как известно, всего четыре, да и те в раскоряку… Шпоры – не в счет, шпоры – не пальцы. Шпоры – это часть национального костюма петуха! И потому, кстати, как холодное оружие «курной избой» не рассматриваются.

Да, разные попадались характеры среди курщавельцев, порой даже несносные, однако… Ненависть к кому-либо, особенно – взаимная, была редкостным явлением в пределах Кур-Щавеля.

Вот, к примеру, знаменитый кур-щавельский анахорет – художник Мазокур. Сейчас-то он – почтенного возраста, а в молодости, помнится, тот еще был курощуп[13]. Всю жизнь малевал смазливых курочек, но с определенных пор даже на откровенные призывы «потоптаться» реагировал далеко не как петух из породы Галан: попросту игнорировал заигрывания восторженных почитательниц его таланта, что «строили ему куры». Молча сопел в сопливые сопелки.

Ну совсем уж не галантно, согласитесь!

Сейчас Мазокур стоял возле мольберта с соломенным полотнищем, зажав в клюве кисточку из кончика хвостового пера почтенного Брахмапутры. О нет, сам-то Брахмапутра вовсе не был фанатом Мазокура и столь щедрых подарков ему не подносил. Длиннющее перо выдернула из хвоста своего мужа мадам Брахмапутра, пока тот пребывал в нирване.

Мадам Брахмапутра считалась самой преданной поклонницей творчества Мазокура (и его петушиной стати, кстати). Супруг и не думал ревновать, обнаружив сначала пропажу пера, а затем – наличие его варварски отрезанного хвостика в клювике у модного художника. Во-первых, у самого господина Брахмапутры отбоя не было от домогающихся и прямо-таки вожделевших его внимания курочек; во-вторых, он был абсолютно уверен в апатичности Мазокура к курам вообще.

Были у художника и постоянные заказчицы – курочки особого сорта… Ну, в общем, куры Тизанской породы. Эти куры-тизанки прямо-таки осаждали Мазокура мольбами изобразить их… как бы выразиться… в соблазнительных позах. Сверх всякой меры обеспеченные своими многочисленными пусиками-петусиками, куры-тизанки выплачивали художнику баснословные гонорары, ибо понимали, что затраты непременно окупятся. Лишь взглянув на их откровенные портреты кисти Мазокура, пусики-петусики взвинчивались сами и, соответственно, взвинчивали размеры спонсорского предложения.

Одни собратья по цеху панибратски обращались к Мазокуру: «Привет, Мазок!», другие, по большей части – завистники, за глаза именовали Мазокура Мазилой, а иные, чей интеллект был чуть выше средне-куриного, прозвали его Мазохом. Ибо только мазохист мог добровольно терпеть танталовы муки, постоянно созерцая аппетитных кур-тизанок и годами бороться с искушением, невыносимым для любого другого нормального петуха.

Но были в Кур-Щавеле и такие, кто помнил, вопреки всеобщей куриной беспамятности, о подлинной причине аскетической жизни Мазокура.

Случилась эта история уж давным-давно, когда по ту сторону горного хребта еще и в помине не было ни бройлеров, ни гройлеров, ни империй, ни Старших Канцеляров. «Неизведанные пустынные земли» – так прозвали захребетные территории на картах и атласах, в учебниках и научных диспутах.

Странно, что никогда и никому из кур и петухов, даже из тех достохвальных персон, что заседали в палате «Куриные мозги», не приходила мысль наведаться с экспедицией за горный перевал, просто хотя бы для того, чтобы поинтересоваться: а что же за земли там, годятся ли они для жизни и возделывания пашен?

Впрочем, странным такое безразличие к неизведанным, находящимся по соседству территориям, кажется только на первый взгляд. Ведь когда у тебя всего вдосталь, право слово, как-то не возникает желания взять да и оторвать свою куриную гузку от гамака и переться куда-то вверх по скалам… А если у кого-то такое желание и возникало, то оно… вовсе не было непреодолимым. И его, желание это, с легкостью преодолевали, благо к услугам борца с собственным любопытством были все житейские блага Кур-Щавеля.

В те времена заматеревший Мазокур и женился – по большой любви, надо сказать. Души своей петушиной не чаял в скромной, неприметной курочке, прозвал ее Мазочкой.

– И когда же моя Мазочка станет мамочкой? – ласково трепал, бывало, супругу по хохолку Мазокур.

Но вот они, вот – долгожданные яйца, аж целых два! Высиживая их по очереди, супруги мечтали, как назовут курят, гадали, кто у них будет – цыпики или цыпулечки? А вдруг – братик и сестренка!