«Хирургия и стала в силу необходимости столь радикальной, что удаляет целые органы, которые раньше считались жизненно необходимыми. Это вызвано тем, что она в сочетании с лучевой и химиотерапией является наиболее эффективным средством из всех, какими мы располагаем в области борьбы с раковыми заболеваниями на сегодня».

«Нам еще очень многое нужно сделать, чтобы помощь, которую мы можем оказывать нашим больным, была по-настоящему эффективной. Однако приведенные здесь сведения заслуживают самого пристального внимания, они будут, без сомнения, интересны и полезны нашим коллегам, так как вынесены из непосредственного клинического опыта».

И культурного, я бы добавил.

Не хочу разочаровывать Фьори: я не скажу ему, что работа Квадри навела меня на размышления, которые так же, как и Вийон, помогут мне снова возродить в себе художника.

Мои дорогие ученики, что я вам могу сказать? Это была памятная ночь, ради таких часов стоит жить.

Может быть, все это были только кошмары бессонницы? Видения моего больного и неуемного воображения?

Но я не помню момента пробуждения, а значит…

Тяжело дыша, я ходил взад и вперед вдоль стойл, влажный воздух охлаждал мой стыд. Отвращение и возмущение жгли мне кожу.

Я не знал, уснули ли два эти демона. Мог ли сон прийти в головы, где толпилось такое множество грешных помыслов?

Сквозь толстую пелену дождя я видел, что в окнах таверны еще горит свет. На мокром крыльце отражались молнии, вспыхивавшие в небе, и земля дрожала так, как будто по ней едут огромные, тяжелые, невидимые загадочные повозки. Напуганные животные не могли спать.

Ну же, попросите меня продолжить, потому что у меня самого не хватает смелости!

Мне казалось, что эта ночь длится вечно.

Ослик, ослик, я пошел искать своего осла, потому что мне нужно было его присутствие, как присутствие верного друга, но в темноте я не мог отыскать животное в стаде.

Наконец я его нашел, погладил, а он в ответ похлопал ушами и затих. У него вообще был сдержанный характер. Конечно, не было человеческой души, но и вульгарен он не был, подобно людям, которые добры и прекрасны, скажу я вам, только если изобразить их по канонам искусства.

Я собирался с духом, чтобы вернуться за вещами и уйти, уехать, опять бросить вызов этому темному океану грязи и дождевой воды.

Ощупывая один из столбов, на которых держалась крыша, я дотянулся до того места, где он пересекался с балкой, благодаря чему там образовалась небольшая площадка, на которой поместился кошелек со всеми моими деньгами. Спрятав их таким образом, я почувствовал себя увереннее.

Я опасался этих двух помешанных алкоголиков и пришел к выводу, что лучше всего будет переночевать в стойле.

Если не усну, то полюбуюсь рассветом, а если сон все-таки сморит меня, тогда я устроюсь прямо на соломе рядом с этими теплыми животными, которым до меня нет никакого дела.

Как ты считаешь, осел? Я познал разочарование, но еще надеюсь, что завтра, когда пройдет хмель, в свете дня все прояснится и эти двое тоже образумятся.

Но хватит, я решился.

Я не мог удержаться от нездорового соблазна поехать вместе с ними в Невер, чтобы посмотреть, как профессора́ тамошней академии примут Франсуа. Хотя я готов был держать пари, что его поднимут на смех.

Франсуа был удивительным человеком, ни на кого не похожим, ни с точки зрения человеческих качеств, ни по роду занятий.

Если судить о нем по облику и манерам, как я привык это делать, то в нем не было ничего сверхъестественного. Но встреча с ним помогла понять, что мне пора изменить подход к людям, потому что я становлюсь чересчур уязвимым, когда сталкиваюсь с красотой. Вам, как людям, которые занимаются искусством, это должно быть знакомо.

Я клялся, что поборю в себе эту черту, что научусь быть недоверчивым, я был готов выколоть себе глаза, лишь бы больше не поддаваться искушению увидеть как можно больше, лишь бы умерить алчность и ненасытность своих глаз, которые как будто пожирают все вокруг, — вы знаете эту мою слабость. Ведь вам также известно, что, только впустив явление в свою жизнь, можно понять, достойно ли оно познания и заслуживает ли изучения. Так что на практике приходится заниматься всем на свете.

Моим деньгам больше не угрожала опасность.

Но ночь казалась мне картиной непонятного цвета, тоскливая, беспросветная, неподвижная, она вынуждала зрение уступить почетное место слуху.

А слух — это такой механизм, который, когда он начинает верховодить, деформирует, усиливает и искажает самые обычные звуки и шорохи, создавая ужасную, пугающую музыку. Для того чтобы отвлечься от нее, я позволил моему мысленному взору вызывать в памяти удивительные происшествия этого дня. Я обдумывал их и чувствовал, что меня продолжает бить дрожь.

Итак, прелюдия окончена; я расскажу вам, что же меня так взволновало, потому что вижу, что ваше любопытство накалилось.

Я вам говорил о Бланш, служанке, с которой жестоко, или, кто знает, справедливо, обошлась судьба, лишив ее дара речи, а также и слуха, хотя в последнем я не вполне уверен. Так вот, Бланш принесла в нашу каморку мешок соломы.

Фирмино и Франсуа выпили изрядное количество вина, они все время улыбались и подмигивали друг другу, а я продолжал рисовать.

Я рисовал и бросал использованную бумагу в огонь. Это были наброски, черновики. Я, не торопясь, кусочек за кусочком применял геометрию к телу Франсуа, пытаясь таким образом победить пугавшее меня влечение к его неповторимому облику и к его личности. Что уж тут сказать, впечатление, которое он на меня произвел, было либо заблуждением, либо чем-то сродни сумасшествию, а ни один из этих путей до добра не доводит.

Я спрашивал себя: в чем тайна этого человека, чье лицо состоит из яркого света и глубоких теней, поэта, виновного в убийстве? Что таится в глубине его глаз, так манит меня? Будь осторожен, говорил я себе, не существует абсолютной красоты, ни в природе, ни в искусстве, только ты сам, Леонардо, можешь понять, что у него на душе. Ведь я извлекаю из каждого человека огонек, составляющий часть пламени, коим дышит природа, ее вечный закон, и все, что я соберу за свою жизнь, я вложу в одно произведение, которое будет восхищать грядущие поколения.

Так вот, Бланш расстелила соломенный тюфяк перед камином, чтобы он просох. Она уже собиралась уходить, как вдруг Фирмино встал и большими нетвердыми шагами подошел к камину, — я было подумал, что он хочет разворошить угли. Но он подошел к Бланш, которая, согнувшись, заканчивала стелить постель, усмехнулся и, спустив штаны до колен, стал мочиться в котелок с остатками сала и бобов, нарочно встав так, чтобы девушка это видела. Бланш опешила, а Фирмино, видя ее растерянность, сказал: «Теплой мочой его будет легче отмыть. Отвернись, убогая».

Я никогда не видел ничего более ужасного и непристойного.