врачу. Клава отказалась. Принимала только отвар успокоительных трав. В посёлке стояла тишина по поводу случившегося в сторожке. Наверно потому, что события, произошедшие в ней, не вышли за пределы её порога вместе с гарью, а гарь, она что? Рассеялась… А Рыжов смолчал.

Спустя полмесяца, она уехала к своей бабушке Кате в деревню Чернушку, строго — настрого предупредила тётю Олю словами, — …если кто-то будет меня разыскивать здесь, в Ваймасе, не говори никому где я… Та закивала молча головою в знак согласия и трижды перекрестила её рукою, словно благословляя её на добрый путь и хорошие дела.

В деревню Чернушку её отвёз Вадик на своих "Жигулях". В пути, оба почти всё время молчали. О своём предложении ей, в отношении руки и сердца, он больше не напоминал. Только иногда, тайком, искоса посматривал не неё. А когда прощались у дома бабушки, Вадик, как-то удивлённо, произнёс, — ну, ты Клава и выдала!.. Догадайся я раньше о твоём намерении, не повёз бы тебя к нему на пилораму. А потом, вдруг вспомнил твои слова, — …точку поставлю…. Я тогда, быстро в сторожку, слышу выстрелы хлопают, я к вам… Смотрю, а ты там за упокой правишь и просфиры железные подаёшь ему. Отчаянная ты Клава…

А что, тебе его жалко? — спросила она как-то безразлично, как о чем-то давнем, забытом. На что Вадик двояко ответил, — нет, его не жалко, а вот тебя… и он замолчал.

Клава, посмотрела внимательно на него, но ничего не ответила. Только отблагодарила его за то, что довёз её к бабушке, после чего, выйдя из машины, подумала о нём, — …да, какой-то девочке будет хорошим мужем… Не оглядываясь, направилась к знакомому ей с детства дому. Вадик, с какой-то жадностью и жалостью в душе, проводил своими глазами её красивую по-девичьи фигуру, понимая, что он никогда не будет её мужем.

(Продолжение следует — "Дикий мёд")