— Итак?

— Видишь ли, — начала Лесли, с трудом подбирая слова, — я… точнее мы…

— Черт возьми, Лесли! — грубо оборвал ее Даниэль. — Если ты намерена сказать правду, то почему запинаешься? А я не хочу слышать ничего, кроме правды! — Из-за суровой интонации эти слова прозвучали почти угрожающе. — Если я ничего не помню сегодня, это не значит, что я не вспомню завтра!

Странно, в каком-то непонятном оцепенении подумала Лесли. Сейчас в ореоле солнечных лучей он выглядел совсем как прежний Даниэль. Но прежний Даниэль, ее Даниэль, Даниэль, который губами осушал слезы на ее глазах, никогда не стал бы говорить с ней таким тоном… Никогда не сказал бы ей таких слов…

Что она могла ему ответить? Было ясно, что он ей не верит. Он уже решил, что ее нежелание говорить на эту тему свидетельствует о том, что она солжет. И даже если она скажет правду, эту столь неприятную для него правду, которую его подсознание предпочло отторгнуть и забыть, — поверит ли он ей?

Мысленно Лесли представила, как она говорит:

«Мы любили друг друга в тот вечер, Даниэль. Но до этого я уже разорвала свою помолвку с Симоном, а потому это не было изменой. И я готова была остаться и объясниться с Симоном, хотя и представляла себе, в какую ярость он придет. Однако ты, Даниэль, именно ты, настоял на том, чтобы мы сбежали как преступники, скрылись в ночи…»

Сказать это — и услышать обвинение во лжи?

— Ты вез меня домой, к отцу, — сказала она вслух, решив, что, в общем-то, Даниэль прав. Говорить следовало только правду. Хотя и не всю правду. — У меня ведь здесь нет машины.

То же она сообщила и полицейскому, который навестил ее в больнице. Полицейский, явно тронутый ее красотой и беспомощностью, принял это объяснение и не стал задавать дополнительных вопросов. Впрочем, возможно, он просто не хотел вмешиваться в дела одного из самых почтенных семейств в округе.

Даниэль оказался более настойчивым.

— Домой? Почему?

— Мне нужно было повидаться с отцом.

— Зачем? Было уже поздно. И мне сказали, что в тот вечер была буря.

— Я беспокоилась о нем. — Лесли осторожно выбирала те крупицы правды, которые не могли ему повредить. — У него… У него проблемы, ты же знаешь. Он много пьет и играет. Я пыталась дозвониться, но его не было дома. Я очень встревожилась.

— А Симон об этом знал? Он знал, куда мы едем?

— Нет, — ответила Лесли, и это тоже было правдой, хотя она и почувствовала, как вспотели ладони, а сердце неистово забилось в груди. — Нет, я ему не сказала, что уезжаю.

— И что он подумал, когда увидел нас в машине вдвоем? — В голосе Даниэля звучала ненависть.

— Я не знаю, — тихо ответила Лесли и сама удивилась тому, как неуверенно прозвучал ее ответ. Даниэль не мог этого не заметить. Но ведь это не было ложью! Она действительно не знала!

— Но ты можешь предположить, о чем он подумал.

Она не ответила, и Даниэль, выругавшись и, видимо, позабыв о своем состоянии, попытался сделать несколько шагов по направлению к ней. Покалеченное тело и слепота тут же напомнили о себе, и он со стоном опять прислонился к подоконнику.

— Что, черт возьми, он мог подумать? Наверняка решил, что ты и я… — Даниэль осекся, как будто не в силах закончить фразу. — А потом он погиб. Черт подери, мой брат погиб, думая, что я… что ты и я…

Застонав, он умолк. Лесли смотрела на него, не говоря ни слова. Да и что она могла сказать? Доктор Флетчер был прав: Даниэль не вынесет сейчас правды. Всей правды.

Однако, возможно, если она расскажет ему, что из себя представлял Симон… Сообщит, что скрывалось за их помолвкой…

Ухватившись за эту ниточку надежды, Лесли торопливо заговорила:

— Даниэль, наши отношения с твоим братом… — Боже, как об этом расскажешь? — Наша помолвка не была обычной помолвкой. Он знал, что я его не люблю…

— Все знали, что ты его не любишь! — отрезал Даниэль. — Как же должен был любить тебя он, несмотря ни на что, сделать тебя своей невестой!

Он произнес это с такой горечью, что у Лесли подкосились ноги; чтобы не упасть, она поспешила прислониться к стене.

— Даниэль, на самом деле, он тоже не любил меня.

— Не любил тебя? — Даниэль зло расхохотался. — Думаешь, я не видел, сколько раз он ночью стоял возле твоей двери? Боже, его мольбы могли бы разжалобить даже каменное сердце!

Лесли судорожно сглотнула. Слова Даниэля хлестали ее словно плетью. Решимость покинула ее, но Лесли предприняла еще одну слабую попытку:

— Это не было любовью, Даниэль. Быть может, это была похоть. Но скорее всего это каким-то изощренным образом было связано с его жаждой власти, обладания, стремлением подавлять… Он был не вполне нормальным…

— Заткнись!!!

Ни слепота, ни раненая нога на сей раз не смогли остановить Даниэля. Покачиваясь, он направился прямо к ней, как будто гнев гнал его туда, где затаился смертельный враг.

— Ты думаешь, что теперь, когда Симон мертв, я позволю тебе лгать и изворачиваться, чтобы как-то выгородить себя? Запомни, я хорошо знал своего брата, и если он и вправду стал «ненормальным», то лишь потому, что таким его сделала ты!

Каким-то чудом он нашел Лесли и стальными пальцами схватил ее за плечи.

— Никогда больше не говори со мной о Симоне! Никогда!!! Ты меня поняла?

Лесли не могла бы объяснить, как ей удалось выговорить хоть слово, но, как ни странно, удалось.

— Ты хочешь, чтобы я уехала? — услышала она свой и в то же время совершенно незнакомый, бесцветный, механический голос.

Она увидела, как ему хочется выкрикнуть: «Да!» Читала это по его лицу, чувствовала по той ненависти, с какой впились ей в плечи его пальцы.

Но Даниэль не позволил себе произнести это слово.

— Нет, — услышала Лесли наконец, и это было скорее рычание, нежели членораздельный звук. — В фирме слишком много работы, а я сейчас ни на что не гожусь. Тебе предстоит довести до конца сделку с Хаггерти.

— С этим может справиться и кто-нибудь другой, — все так же деланно-безразлично ответила Лесли.

— Нет, — повторил Даниэль, хотя по выражению его лица было ясно, сколь неприятно ему признавать, что он нуждается в Лесли, пусть даже только в ее деловых качествах. — Хаггерти питает к тебе слабость. Симон говорил, что ты можешь вертеть им как хочешь. — Даниэль усмехнулся. — Кто знает: приложишь немного усилий и опять можешь стать богатой невестой.

Лесли рванулась, пытаясь сбросить с себя его руки. По какому праву он смеет так с ней разговаривать? Казалось, что ее Даниэль ушел безвозвратно, словно это он, а не Симон погиб, рухнув в пропасть.

Когда она заговорила, в голосе ее звенели гордость и презрение:

— А что, если я не захочу остаться?