В тренировочном лагере нам без устали объясняли, как пользоваться оружием для того, чтобы убивать врагов. Мы получили хорошую подготовку и были горды тем, что будем сражаться за фюрера, отечество и народ и, если нужно, отдадим за это жизнь. Но никто никогда не говорил нам о том, что нам придется пережить, прежде чем нас убьют. Смерть может принять самые разные формы и не обязательно окажется мгновенной. За последние дни, которые мы провели здесь, мы слышали жуткие крики и стоны раненых, умиравших на снегу. При мысли об этом становится страшно — ведь такой конец может ожидать любого из нас, и на помощь нам никто не придет. Нам не говорили, что такое может случиться с каждым; нас не учили, как бороться с тревогой, которая разъедает душу, как кислота, и которая сильнее чувства долга. Считается, что каждому солдату приходится самостоятельно решать подобную проблему. Эту тревогу приходится скрывать сильнее, чем прочие чувства; нельзя, чтобы кто-нибудь видел, что ты встревожен. Если ты не сможешь ее утаить, то тебя просто посчитают трусом, как, например, в случае с коротышкой Громмелем, который даже во время боя не может заставить себя стрелять во врага.

Вейхерт заметил, что Громмель не может целиться и нажимать на курок. Даже когда его заставляют стрелять, он закрывает глаза и только после этого стреляет, не видя, попадет ли в цель. А ведь он был лучшим стрелком в тренировочном лагере. В чем же тут дело? Неужели его подводят нервы, когда он видит врага, так же как и Петча? Вейхерт также заметил, что при каждой атаке противника он ведет себя как парализованный, а глаза его моргают и слезятся, как будто у него лихорадка. Может быть, я поговорю с ним об этом, ведь от поведения в бою одного человека зависит безопасность каждого из нас. К сожалению, такой возможности мне не представляется, потому что следующие несколько дней мы без конца отражаем атаки противника. Редкие минуты затишья мы — кому не нужно заступать в караул — используем для сна, потому что испытываем постоянную усталость.

Вечером снова прихожу в блиндаж Мейнхарда. Унтер-офицер Деринг тоже здесь. Он говорит, что когда представится такая возможность, то сходит в деревню забрать свою губную гармошку. Возвращаясь в свой блиндаж, слышу, как Курат снова выводит мелодию на губной гармошке. Я еще не знаю, что вижу его в последний раз: он и еще один солдат очень скоро погибнут.

5 декабря. Ночью снова шел снег. Утром, когда Вейхерт и Свина будят меня, я слышу доносящуюся со стороны деревни перестрелку. По словам Вейхерта, бой только что начался. Они со Свиной вернулись с наблюдательного поста и не заметили ничего необычного, но когда вернулись в блиндаж, в деревне разразился настоящий ад. Морозный воздух наполнен свистом снарядов, перемежающимся треском пулеметных очередей и винтовочных выстрелов.

Прибегает один из солдат и сообщает, что им нужно зенитное орудие. Тягач с зениткой тут же отправляется в сторону деревни. В воздух постоянно взлетают осветительные ракеты. Идет мелкий снег.

— Погодка как раз для наступления русских! — комментирует старый ефрейтор, находящийся в нашей траншее. Вскоре вступает в бой зенитное орудие, однако возле деревни стрельба скоро затихает, и выстрелы доносятся лишь со стороны железнодорожного полотна. Слышны лишь пулеметные очереди.

Наступает кратковременное затишье. До моего слуха доносится рокот двигателя. Он исходит из оврага.

В воздух поднимаются черные клубы дыма от сжигаемого дизельного топлива. К нам подходят Кюппер и Вариас. Они предполагают, что в овраге застряла русская «тридцатьчетверка». Подползаем к краю степной балки. В тумане ничего не можем разглядеть, но теперь нет никаких сомнений в правоте наших товарищей — там точно вражеский танк.

— У нас есть шанс взорвать его, но как это сделать? — спрашивает Вариас.

Как будто в ответ на его вопрос грохочет взрыв, и танк в буквальном смысле разлетается на куски. Нас на мгновение ослепляет вспышка огня, и мы бросаемся на землю. Взрывается боекомплект танка, и осколки отлетают рикошетом от стен оврага. В бледном свете раннего утра видим дым, поднимающийся к небу. Слышим крики наших саперов, которые утверждают, что подорвали неприятельскую бронемашину парой мин.

В последовавшей позднее контратаке мы захватываем немало трофейного оружия, однако в солдатских вещмешках русских находим очень мало еды. Вейхерту удается отыскать несколько кусков черного хлеба, пахнувшего тестом и неприятного на вкус. Тем не менее мы торопливо съедаем найденное, чтобы хоть как-то утолить голод. Время от времени слышу доносящиеся с разных сторон приглушенные хлопки выстрелов. Это тот самый чернявый унтер-офицер добивает раненых русских солдат, удовлетворяя свои садистские наклонности.

6 декабря. Трое из нас безмятежно спят в теплом блиндаже. Вейхерт сейчас находится в карауле. Мы слышим его шаги по скрипучему снегу. Он подходит ко входу и приподнимает одеяло, которым тот завешен. Мы тут же просыпаемся. Несмотря на огромную усталость, мы спим очень чутко. Вейхерт рассказывает нам, что Деринг получил боеприпасы и нам нужно зайти к нему и забрать то, что нам причитается.

Мы с Громмелем отправляемся к Дерингу. Темно. Курат еще не вернулся. Ему еще двадцать минут нужно оставаться на наблюдательном посту. Вокруг тишина, и мы надеемся, что в ближайшее время будет так же тихо. Приближаюсь ко входу в блиндаж и слышу, как мне кажется, звуки губной гармошки Курата. Но это невозможно — Курат находится на наблюдательном посту в окопе на передовой. Неужели мне это послышалось? Неужели у меня сдают нервы, и мне мерещится черт знает что? Возвращаюсь к Вариасу, который, оказывается, вместе с Зейделем тоже слышал похожие звуки. Но не мелодию, а лишь пару нот, как будто кто-то просто дует в губную гармошку. Они тоже сильно удивлены. Когда мы рассказываем обо всем Дерингу, он сразу же принимает меры.

— Что-то здесь не так. Тревога! Поднимайте всех по тревоге! Готовьтесь к бою!

Бегу к своему пулемету и срываю с него кожух. Все подразделение поднято по тревоге и ждет следующей команды. Какой именно? На передовой все спокойно. Неужели Курат случайно заиграл на гармошке? Если бы он заметил что-то подозрительное, то предупредил бы нас выстрелом из винтовки, как того требует устав караульной службы. Разве это не могло быть ложной тревогой? Ответов на эти вопросы нет, Деринг молчит. Затем в воздух взлетает трассирующий снаряд.

Что это? На расстоянии 50 метров от нас мы видим фигуры в белых маскировочных халатах. Когда мы открываем огонь из пулеметов и винтовок, они бросаются на снег. Когда становится светлее, мы видим, что русских стало еще больше. Они залегли за первой группой. На них такой же зимний камуфляж. С фланга по ним открывают огонь наши саперы. Противник все так же лежит в снегу, ждет. Проходит полчаса. Почему они не идут в атаку? Что же будет дальше? Чего они ждут?

Вскоре мы узнаем, чего они ждали. На нас надвигаются танки! Сначала видим две бронемашины, затем из рассветного тумана выныривают еще три. Они начинают обстрел наших позиций. А как же наше 88-мм орудие? Оно хорошо замаскировано и наверняка ждет своего часа. Мысль об этом лишь ненадолго успокаивает меня. Что может сделать одно орудие против пяти танков? Советская пехота под прикрытием боевых машин двигается на нас. Пытаемся сдержать ее наступление.