– Погоди, – сказал Шараев.

– Зачем это?

– Затем, что лучше втроем хоронить одного, чем вдвоем – двоих. Чувствуешь разницу?

Тыква неохотно отступил в сторону. Видно было, что он непрочь выместить зло на первом подвернувшемся объекте.

– Вставай, козел, – сказал он Телескопу.

– Ребята, – прошептал Телескоп, – да вы что?

За что?

– А то не знаешь? – спросил Активист, с усталым интересом разглядывая этот экземпляр. – Эх ты, Эдя.., съел медведя. Ну, притырил бабки. Ну, получил в пятак. Казалось бы, в расчете. Зачем же было к Кудрявому бежать?

Стучать зачем? Что ж ты наделал-то, недоумок?

– Я? – Телескоп стоял на коленях. – Я?! Да как ты мог подумать? Да чтобы я… С бабками – да, бес попутал.

Чего там, думаю, все равно никто не видел. Но чтобы на своих стучать… Да чего там! На себя стучать – что я, совсем больной? Что я, Кудрявого не знаю? До сих пор удивляюсь, как он нас живыми выпустил.

– Еще не выпустил, – утешил его Активист. – Ну а если не ты, то кто тогда?

– Да почем я знаю! Может, хмырь этот, который в багажнике. Клиент небось догадался, кто нас на него навел, и сразу к Кудрявому. Ну а Кудрявый спрашивать умеет.

– Ладно, – устало сказал Активист. – Ладно. Пропади оно все пропадом. Давайте копать.

– Ты что, поверил? – вмешался Тыква.

– Да откуда я знаю! Поверил, не поверил… А на дело мы что, вдвоем пойдем? Потом разберемся. Копать надо, а то устроили профсоюзный митинг вокруг свежего жмурика…

Уже совсем стемнело, когда они забросали могилу сухими ветками, заправили машину и двинулись в сторону Москвы. За рулем сидел Тыква, которому досталось меньше, чем Шараеву. Впрочем, ему тоже основательно перепало, так что серебристая «Лада», пересекая Московскую кольцевую автодорогу, двигалась с превышением скорости всего-навсего десять километров в час.

Глеб Сиверов проснулся и не сразу понял, где находится. Вокруг было темно и тихо, лишь где-то на самой границе слышимости раздавался негромкий плеск воды. Он прислушался к себе, проверяя, не бьется ли в дальнем уголке подсознания колокольчик тревоги, но внутренний сторож безмолвствовал. Глебу было тепло и уютно, но щеки и нос почему-то мерзли, и, обратив внимание на это странное обстоятельство, он окончательно проснулся и вспомнил, что находится на задании.

Выпростав из мягкого тепла левую руку, он поднес к глазам запястье. Светящиеся стрелки хронометра показывали без нескольких минут семь. Если верить календарю, до восхода солнца оставалось чуть больше получаса, а значит, вот-вот должно было начать светать.

Глаза уже привыкли к темноте, и Глеб не стал включать фонарик. Расстегнув «молнию» швейцарского армейского спальника на гагачьем пуху, он сел и торопливо обулся, морщась от ледяных прикосновений настывшей за ночь обуви. Набросив на плечи поношенный офицерский бушлат, он отстегнул полог и выбрался из палатки, глубоко вдыхая холодный воздух, в котором уже явственно ощущалось ледяное дыхание близкой зимы.

Небо на востоке уже начало сереть, наливаясь жемчужным предутренним светом. Трава вокруг палатки тускло серебрилась и тихонько похрустывала под ногой, схваченная ночным заморозком. Обрубленный капот стоявшего поодаль потрепанного «виллиса» с полувековым трудовым стажем и фальшивыми номерами стал сизым от тонкого слоя инея, ветровое стекло потеряло прозрачность, сделавшись молочно-белым. Дрова прогорели, но кострище было еще теплым.

Глеб поворошил золу, положил сверху немного хвороста и, опустившись на корточки, раздул небольшой огонь.

Грея руки над робким пламенем, он смотрел, как ширится и становится все ярче полоска света над восточным краем горизонта. Над рекой завис холодный туман. Лес позади молчал – птицам, которые еще оставались там, было не до песен.

Подбросив в огонь несколько веток. Слепой вернулся в палатку и вынул из рюкзака трехлитровый термос с кофе. Термос был хороший, и кофе еще не совсем остыл.

Глеб выпил три чашки подряд, стоя перед палаткой и наблюдая за тем, как все отчетливее выступают из редеющей темноты очертания предметов.

Палатка тоже была старенькая, армейского образца, из выбеленного солнцем и дождями защитного брезента.

Вместе с «виллисом» и линялым офицерским бушлатом с прожженными у костра полами она создавала вполне определенный стереотип, как нельзя более устраивавший в данный момент капитана ФСБ Глеба Сиверова.

Допив кофе, он снова посмотрел на часы. Пора было забрасывать удочки.

Хрустя замерзшей травой, он подошел к «виллису» и, пошарив за сиденьем, вынул оттуда две удочки – пластиковый «телескоп» с катушкой и антикварную бамбуковую трехколенку с самодельным поплавком. Трехколенка принадлежала лично полковнику Малахову, и тот вполне серьезно предупредил Слепого, что за удочку он отвечает головой.

Собирая удочку и разматывая леску, Глеб сдержанно улыбнулся воспоминанию. Пожилой, слегка мужиковатый полковник чем-то неуловимо нравился ему. Было в нем что-то располагающее. Конечно, на поверку все это могло оказаться лишь частью тщательно создаваемого имиджа, но в таком случае полковник Малахов был достоин восхищения как великий лицедей.

Забросив подальше в реку два голых крючка, Слепой положил удилища на вбитые в илистое дно деревянные рогульки и установил рядом с ними складной алюминиевый стульчик с брезентовым сиденьем. Теперь маскировка была доведена до совершенства: глядя с проходящей поверху вдоль границы леса дороги можно было увидеть только чудаковатого рыбака, скорее всего военного пенсионера, который решил в последний раз перед наступлением зимы выбраться на рыбалку с ночевкой. Особой надежды поймать хоть что-нибудь в это время года у него, конечно, не было, но понять такого рыбака было можно: сезон сезоном, а отдых отдыхом.

На минуту Глеб даже пожалел, что не захватил с собой наживку: забрасывать в реку голые крючки в такое утро казалось просто кощунством. Но удочки, на которые хотя бы теоретически могло что-нибудь клюнуть, обязательно отвлекали бы его от главной задачи – совсем чуть-чуть, но даже такой малости он не мог себе позволить.

Слепой уселся на стульчик спиной к дороге и стал ждать, делая вид, что смотрит на поплавки, и в глубине души жалея о том, что нельзя выкурить сигаретку. Установленное им самим в незапамятные времена правило категорически запрещало курить во время выполнения задания. Отчего и почему это правило появилось на свет, Глеб уже не помнил, но оно вошло в плоть и кровь и, кроме того, было одной из немногих ниточек, связывавших Слепого с прошлым.

Он запустил руку в карман, вынул краюху ржаного хлеба и начал неторопливо жевать, глядя на поплавки.

Ему показалось, что один из них дрогнул, но это было простым обманом зрения – рыба в подмосковных водоемах давным-давно поумнела, а экземпляры постарше могли бы, пожалуй писать целые диссертации о способах рыбной ловли и видах рыбацких снастей, так что насчет клева можно было не беспокоиться.