— Вы разворачивали ткань?

— Нет. Только открыл лицо. И все, больше не трогал.

Якоб спрыгнул с мостков, завозился в лодке. До знакомства я подумывал о возможном психическом расстройстве. Травма, тоска одиночества, поступок в порыве извращенной страсти? Что же, я не специалист, но половая психопатия вряд ли имеет место. Следов насилия на теле Рудиной не было… И все же мотив у него есть — злоба, ревность, месть. А вот физической возможности загнать человека, как зверя, через кустарник маловато. Разбирая снасти, Якоб дышал тяжело, с присвистом. Подойдя, я принялся помогать, тянул веревки он слабо, руки подрагивали. Общая конституция — почти астения. Я спросил, в какой одежде он был в тот день. Якоб ответил неприязненно, что в этой же рубахе.

— Глаза вы ей закрыли?

Он только посмотрел недоуменно.

— А цветы на теле?

— Она любила цветы. Я положил.

Устроившись на мостках, я добавил в свои записи то, что рассказал Якоб Мозер. Попросил подписать.

— Я плохо пишу по-русски, — сказал он, однако подписал. Толкнул лодку, бросив: — Найдете меня, я не прячусь, если нужен.

Он отплыл, не оборачиваясь. Я поднял брошенный причальный канатик, покрутил, кое-где темнели пятна — воск. Как и на рубашке Якоба. Привирают или откровенно врут все. Кто от страха, а кто и так. Может быть, связанный саном, отец Магдарий не стал бы откровенно врать, но утаить мог и он.

* * *

— На лошади верхом удержитесь? Найдем вам клячу посмирнее.

Турщ с порога бранился: чертовски досадно, выехать получится поздновато. Костерил кого-то шельмой. Солнце уже припекало всерьез. Он до последнего долго тянул, ждал сопровождающих. Вернувшись с острова, я заглянул в хату к лодочнику. Думал наскоро перекусить. Тут Турщ меня и застал.

— Я хочу поговорить с немецкими колонистами, — сказал я. — Может, получится по дороге?

Немецкие колонисты жили в нескольких селах и на хуторах. Держались обособленно. Ближайшее поселение называлось Руэнталь. Долина покоя.

— Каждый день новая выдумка. К чему вам туда?

Он стоял, не проходя в комнату, хмурился, постукивал носком сапога. Под глазами мешки, видно, эти дни тоже не спал толком. Усталость, понятно. Но какого черта эти выкрутасы? Сначала мы действовали заодно, и вдруг я стал чуть не врагом. Чем я так насолил за время своего пока очень короткого пребывания, что он хочет побыстрее сбыть «товарища из города» обратно? Впрочем, уверен, что уже написан и переписан начисто отчет для краевого начальства, утверждающий, что в Ряженом под начальством Турща тишь да гладь, сплошная «долина покоя».

— Так далеко это? — переспросил я, не отвечая на его выпад. Колонистов упоминали, говоря о вечере возвращения Рудиной. Но уверен, он и сам об этом помнил.

— По дороге можно, свернем. Но зря время потеряем. Установили причину смерти, зачем округу баламутить? — Турщ пошел на попятную.

— Раньше с ними бывали стычки? Конфликты.

— При царском режиме они эксплуатировали народ на уборке своих полей. Тогда бывало, стакнутся из-за выплат. Сейчас мы этого не допускаем. Работают сами. Шельмуют их больше потому, что живут замкнуто, иначе, чем здешние.

Наконец явился, смущенно оправдываясь, уже знакомый молодой парнишка-милиционер.

По пути к станицам, выше по реке, мы свернули в сторону от берега. Вода стояла в оврагах, но лошади шли справно. Шпиль кирхи был заметен издали. В Долине покоя строили по образцу европейских городков. Площадь. Дома длинные, одноэтажные, с огромными крышами, конюшнями и коровниками — все под одной крышей. Живущие общинами на Дону немцы в основном были заняты земледелием и скотоводством. Держали коров особой «красной породы». Во дворах накрытое сено и деревянные амбары. Перед крыльцом — цветник.

Турщ направился сразу к дому старосты, тот быстро собрал людей, обратился с короткой речью. И без этого уже наученные общением с властью колонисты, не колеблясь, открывали амбары, показывали дворы. Я как раз разглядывал лодки в сарае, когда раздался крик. Милиционер окликал меня, продираясь через звучащие фоном голоса женщин. Небольшая толпа — мужчины в плоских шляпах, женщины в светлых платках — стала расходиться, едва я подошел. Мужчины увели женщин по знаку старосты. Остался он сам да еще пара человек. В центре — высокий, стриженый, в длинном фартуке. С достоинством, хоть и немного трясущимися рукамии протянул мне листовку, напечатанную на дрянной бумаге.

— Вот, девушка отдала. Она отдала сама. Моей дочери.

Дочь стояла рядом. В городском платье, гладко причесана, загорелые щеки. Прямые ровные брови. Одернула завернувшийся край серого фартука, руки с пушком на виду.

— Девушка, которая отдала, — я описал Любу Рудину. — Она? Где вы ее видели?

Колонистка молчала, снова посмотрела на отца. Тот заметно волновался. Я сказал как можно мягче:

— Мы вас ни в чем не виним. Нам нужно узнать, где вы ее видели и когда. Только и всего.

— Мы возвращались из города. Встретили ее. Мой отец и я, мы ехали вместе, — она еще раз обернулась, отец шагнул ближе, — в кузове были еще вещи, почта. Она попросилась сесть в кабине, рядом с шофером. Жакет хороший, она красивая. Я запомнила. А мы сели в кузов, на мешки, взяли корм птице. Поехали, а потом сломалось колесо. Отец помогал с починкой, а мы с девушкой стояли, ждали. И вот она дала мне это, — подняла руку с листовкой. — Говорила, что в клубе будет диспут и есть книги.

— Что еще говорила? Может, должна была встретиться с кем-то?

— Она говорила мало. В дороге сильно трясло, и ей стало плохо. Она бледная была. Морщилась — вот так, — колонистка наморщила лоб. — И сказала, что ждать не будет, лучше пойдет пешком. Взяла сверток, чемодан оставила.

— И куда она пошла?

— Я мешки поправляла, не углядела, но показалось, в сторону балки.

— Вы уверены?

Девушка долго раздумывала.

— Нет, господин следователь, не смогу поклясться на книге, но мне показалось, что туда.

После находки листовки проверили дворы еще раз. Искали мелкие вещицы, которые могли принадлежать Рудиной. Наш милиционер даже полез ворошить вилами сено. С диким визгом из амбара выскочили поросята. Но больше ничего не нашли.

* * *

— Еще с полчаса, и будет станица. Галки! — милиционер приостановился, натягивая поводья.

Ехали мы от хутора Руэнталь, по моим прикидкам, уже больше часа. Овраги, мелькает море. Небо слишком широко — ни домов, ни людей, только небо и вода, и фазаны выбегают на дорогу из зарослей, трясут хвостом.

— Так нам ведь не туда нужно, мы в Митякинскую едем! — Я встрепенулся. Коняга вздумала потянуться в заросли, мотала головой.

— А! Приедем куда задумали. Галки — это я назвал по привычке. У их Галка —