Кавычки Коопмана начинают действовать мне на нервы.

— Вас еще мучил какой-то вопрос? — Я питаю иллюзию, что в состоянии раздражать Коопмана больше, чем он меня.

— Да. Вопрос такой: почему ты изнасиловал одну Наталию? Почему не Иммеке?

В таком духе допрос продолжался дни и ночи. Они пытались меня сломать, задавая одни и те же вопросы, обещая смягчить наказание, угрожая прессой и общественным мнением, демонстрируя жуткие фотографии и пичкая меня отвратительными историями. Причитающуюся мне три раза в день еду приносили в самые нелепые моменты суток. Ужин — сразу после ночного допроса, когда мне хотелось только одного — спать. А потом через час — завтрак. Обед я получал лишь к вечеру. Я потерял счет дням. Я не видел дневного света и перестал ориентироваться во времени. Для меня больше не существовало утра, дня или вечера. Единственной постоянной величиной было обвинение, которое они мне бросали.

А теперь я сижу в моем яйце. Наедине с собой, которого я, похоже, знаю все хуже и хуже. Наедине с обвинением, хроническим гулом жужжащим в моей голове. Почему весь мир думает, что я пытался изнасиловать двух девушек? Почему в этом убеждены все, кроме меня? У них есть доказательства. А если я честно призываю себя к ответственности, у меня в запасе лишь мое слово.

Раньше мое слово было для меня весомым аргументом. Раньше я ладил с самим собой. Но моя непоколебимая самоуверенность дала трещину, много трещин. Неужели теперь моему слову грош цена?

И если уж быть до конца откровенным, то почему я продолжаю настаивать на своей невиновности? В ту ночь я был нашпигован всем на свете. Моим последним собственным воспоминанием была картина в стиле «Алисы в стране чудес» в том лесу. Все остальные дыры в моей памяти заполнены научными судебными доказательствами и моим единственным оправданием: я никому в жизни не причинял боли и даже не представляю себе, как можно обидеть живое существо.

Вот что лежит на весах моей личной богини правосудия. Разум против чувства. Что должно случиться, чтобы разум перевесил?

Одиночная камера-яйцо не дает мне продыху от себя. Меня закружило в водовороте мыслей, из которого не выбраться. Чем глубже я в него погружаюсь, тем больнее становится. Вопросы, как ядовитые стрелы, впиваются в мою непоколебимую самоуверенность. Я сам свой личный адвокат дьявола.

Если я ничего не помню, как я могу утверждать, что невиновен? Почему я так твердо уверен, что неспособен на столь ужасное преступление? Потому что оно ужасное? Почему мне так страшно? Мне страшно оказаться виновным? Может, поэтому я ничего не помню? Потому что так удобнее? Может, я просто отключил свою память на время? Может, я боюсь разочаровать других? Разочароваться в самом себе?

Бешено ускоряющиеся вопросы сменяются паническими чувствами. И вот наконец приходит одна догадка, затмевающая все остальные и как кувалда вдребезги разбивающая остатки моих сомнений: если это может случиться с Хакимом, почему не может случиться со мной? Меня охватывает паника. Часть моего сознания заражается этой догадкой. Сердце колотится как заведенное, страх выжимает из меня все соки. Я забираюсь в угол этого безотрадного пространства, но нигде не могу спрятаться. Не могу спрятаться от себя.

Не знаю, сколько прошло времени, перед тем как я снова открываю глаза. Первая мысль кажется маразматической: я еще жив. Я встаю и начинаю ходить из угла в угол. Я еще жив, и что дальше? Напрашивающийся логический ответ — пока ничего. Ничего не меняется. Я был виновен и виновен до сих пор. Весь мир и я знаем, что я пытался изнасиловать двух девушек. Это новая реальность. Единственная реальность. И сейчас мне надо выбирать.

Надо? Я должен радоваться, что у меня вообще есть выбор. Все останется как есть и моя прежняя жизнь не вернется? Или же стоит попробовать дать себе второй шанс?

Это даже не вопрос — в глубине души я уже знаю, что делать. Я чувствую. Я хочу бороться. Идти дальше. Встряхнуться и начать сначала. Ничто не останется по-прежнему из-за того, что я совершил, и эта мысль поселится во мне навсегда. Но в компьютерной игре моей жизни у меня несколько жизней. Что бы ни случилось, можно всегда начать с чистого листа.

Через два дня я просыпаюсь в своей комнате. Подхожу к зеркалу и спокойно созерцаю то, что в нем отражается. А что бы увидел в нем кто-то другой? Если бы стоял в комнате и наблюдал за тем, как я смотрюсь в зеркало. Что бы прочел он в моем отражении?

Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф увидели бы предателя. Смюлдерс — неожиданное везение. Доктор-неумейка — безнадежный случай. Гровер — последователя. Мои родители — неудачу. Друзья — объект сочувствия.

Я вижу преступника. Грандиозное заблуждение. И больше ничего. Воздух. Зеркало больше ничего не отражает. Я без труда вижу себя насквозь. Или же я распознаю что-то еще? Частичку чего-то? Я вижу то, что должен был разглядеть гораздо раньше. Я вижу перед собой чистый холст. Потенциальную картину.

Сегодня утром у меня встреча со Смюлдерсом. Несмотря на недавний «рецидив», наши свидания идут своим чередом. Я настроен позитивно. Две ночи я прокручивал в голове сценарии предстоящей беседы. Я продумал любой ее поворот. Я не выкуриваю ни одной сигареты. Не пью кофе. Я направляюсь прямиком в кабинет к Смюлдерсу, на верхний этаж служебного крыла.

— Посиди пока, — говорит его секретарша. — Господин Смюлдерс подойдет через десять минут.

Этого я не ожидал.

Десять минут кажутся вечностью. Я нервно нарезаю круги по его кабинету. Здесь тоже висит немало картин. Старых мастеров. Кабинет обставлен в классическом стиле. Тяжелое антикварное бюро темного цвета без компьютера. Диван «Честерфилд» в углу и безвкусный глобус для хранения крепких спиртных напитков. Как раз когда я хочу крутануть эту штуковину, в кабинет входит Смюлдерс.

— Прошу прощения, присаживайся. Задержался на совещании, и сейчас снова надо бежать, так что давай сразу к делу — Смюлдерс садится за стол и настойчиво указывает мне на стул.

До сих пор встреча не отвечает моим ожиданиям. Сценарии с первого по третий тут же отпадают. Придется импровизировать.

— Чудесные работы развешаны у вас здесь по стенам, господин Смюлдерс. Классические работы. Я думал, Вы предпочитаете современное искусство.

— Необязательно. С чего ты взял?

Вопрос. Открытый вопрос. Я на него рассчитывал. Теперь можно начинать.

— Я тут кое-что обнаружил, за прошедшие месяцы, — я выдерживаю драматическую паузу. — Я обнаружил, что вы очень любите искусство. Я обнаружил, что вы так сильно любите искусство, что даже заказали лично себе несколько работ. Или точнее, я обнаружил, что вы на средства больницы купили себе три картины современных художников, которые были доставлены вам на домашний адрес. Как вы это объясните, господин Смюлдерс?