— Успокойте свою совесть, моя дорогая! У меня начинается новая жизнь, и все, что связано с этим кольцом, становится мне отныне безразлично. Отряхиваю прах, так сказать! К тому же я никогда не питала страсти к вышедшим из моды драгоценностям.

Из трубки полились короткие гудки — странная особа бросила трубку, не попрощавшись.

— Что? — блеснула любопытными глазами Маринка.

— Ненормальная какая-то… Сказала — берите себе.

— Ой, ну надо же, как повезло!

— Даже не знаю… — вертела Катюша в руках колечко. — Как-то неловко…

— Да ну! Это тебе прям компенсация с небес свалилась! За то, что обокрали сегодня утром! Бери, что тут думать! Да не будь ты такой щепетильной, Катя! Не выбрасывать же его!

Катя нерешительно надела перстенек и залюбовалась исходящими от него золочеными брызгами. Действительно, не выбрасывать же.

С такси ничего не получилось: операторы обещали прислать машину не раньше чем через час. Заняв у Маринки денег на попутку, Катя натянула плащ — слава богу, что он достаточно длинный! — осторожно, будто тяжелобольная, ступая на каблук, который держался на одном честном слове, вышла из офиса.

Дождь до сих пор не перестал, шелестел серебром, изредка кидаясь холодными каплями. Машины проносились мимо, с шуршанием прорезая стеклянные лужи. Ни одна из них не спешила останавливаться.

И вдруг екнуло сердце — из-за угла выехал темно-синий автомобиль. Конечно, это был не тот «Вольво» цвета кобальта, что шесть лет назад привез в Катину жизнь единственного человека, который до сих пор снился ей по ночам. Автомобиль был другой, но цвет у него оставался прежним. Синий-синий. Цвета птицы счастья…

Машина остановилась. Затемненное стекло плавно поехало вниз.

— Мы с вами уже сегодня виделись, но все равно здравствуйте. — Знакомое по ночным грезам лицо с лучиками морщинок вокруг смеющихся глаз было так близко! — Вас подвезти? У меня не так много времени, но раз уж я был свидетелем вашей маленькой беды, то, как говорят французы, положение обязывает. Далеко вам?

— На Гагарина, двадцать семь… Это в сторону Ленинского проспекта, — пролепетала Катюша. Лоб, щеки, уши — все мгновенно опалило румянцем, голова закружилась. Боже мой, какой же дурой я ему кажусь!

— Садитесь. Ну же, Катя, не робейте! Вот видите, я даже знаю, как вас зовут.

— Я тоже знаю, как вас зовут, — несмело пробормотала она. — Вы — Петро, ой! — простите, вы — Петр…

Он засмеялся. Перегнулся через сиденье, гостеприимно распахнул дверцу авто.

— Это замечательно, честное слово! Оказывается, вы очень непростая девушка, Катя. Бросаетесь исполнять поручение так, что теряете каблуки. Голосуете, чтобы остановить машину, а в нее не садитесь, заставляете меня нарушать и даже рисковать правами. Находитесь в курсе того, как меня зовут, хотя мы с вами ни разу до сегодняшнего дня не встречались.

«Не помнит! Совсем не помнит!» — тоскливо заныло в голове.

— Да садитесь же вы! Иначе мне придется пойти на рискованный шаг — разыграть похищение прямо на людной улице!

— Спасибо…

Оказаться рядом с ним, вдыхать аромат его одеколона, видеть белую руку с обручальным кольцом («С обручальным!» — сжалось сердце), которой он рулил так ловко, как будто родился с этим умением, всей обращенной к нему стороной тела — плечом, грудью, щекой — чувствовать его, его присутствие, его тепло!

— Ну, — весело продолжил Петр, когда Катя захлопнула дверцу, — а теперь открывайтесь мне, фея дождя. Откуда же мы с вами знакомы?

— Я училась в одном классе с вашей сестрой. С Аней. Мы дружили…

— Вот как? Интересно… — Породистый профиль развернулся, Катя физически почувствовала, как синие глаза окинули ее с ног до головы, на секунду задержавшись на голых коленях, которые обнажила съехавшая в сторону пола плаща. — То-то мне сразу показалось, что ваше лицо я где-то видел, причем не раз. Погодите-погодите… Катя? — протянул он. — Анькина подружка? Что-то припоминаю, честное слово! Но вы же тогда были совсем другая. Я помню: серьезная высокая девочка, молчаливая такая, только глазищи огромные-огромные. Так, значит, это были вы?

— Я…

— Да. Теперь я окончательно вспомнил. Неразговорчивый такой подросток, я даже удивлялся, что у эдакой молчуньи-отличницы может быть общего с моей сестрицей! И еще я помню, Катя, что вы на меня все время посматривали. Серьезно так, даже как будто с осуждением. Чем-то я вам тогда сильно не угодил.

«С осуждением!»

— Значит, девочка выросла и теперь работает референтом у известного московского адвоката?

— Да. — Все последние минуты Катя до боли в груди жалела, что села к нему в машину. От этого веселого, с отчетливым оттенком снисходительности, голоса ей хотелось кричать. Прошло столько лет, а Истомин продолжает считать ее ребенком!

— Прекрасная карьера, Катя! То есть, принимая во внимание ваш возраст, начало карьеры. Посмотрим-посмотрим, с чем вас можно будет поздравить лет эдак через пять-шесть…

По крайней мере, есть еще надежда увидеть его через пять-шесть лет. Хотя что это я, ведь он просто пошутил! Самая жестокая шутка — та, которую произносят, вовсе не желая обидеть…

— А вы по-прежнему, как я погляжу, намерены не жаловать меня разговором. Что ж, Катя, я уважаю молчунов. Будем безмолвствовать.

Он нажал кнопку на панели — из динамика магнитолы полилась джазовая мелодия. Кате стало легче. Если я и дальше буду сидеть, как примороженная, то он окончательно посчитает меня за чокнутую. Надо сделать вид, что я чувствую себя свободно. Сделать что-то очень обыкновенное, естественное. Прическу в порядок привести хотя бы…

Она заковырялась в сумочке, локтем прикрывая от Петра разрезанный в метро кожаный бок. Достала расческу, опустила козырек с зеркальцем, протянула руки к мокрым, облепившим лицо волосам…

— Что это?!

«Феррари» взвизгнул тормозами. Не удержав равновесия, Катя качнулась вперед, едва не пробив головой лобовое стекло. Сумка соскользнула на пол, рассыпая по салону нехитрое содержимое…

Испуг был сильный. Первая мысль — авария, они попали в аварию! Но машины продолжали стремительно проезжать мимо, некоторые из них с гневным гудением огибали вставшую посреди проспекта «Феррари», но в целом все было спокойно, никаких видимых глазу ЧП.

Но почему же Петр так крепко держит ее за руку?

Катя испуганно захлопала глазами. А он смотрел так страшно, металлический взгляд враз потемневших глаз, утративших добродушные морщинки вокруг век, резал ее пополам! По лицу Истомина словно провели кистью с белой краской — так оно побледнело.

— Что это? — повторил он, и теперь голос Петра был начисто лишен даже намека на приветливость. — Откуда это у вас? Где вы это взяли?!

Железные пальцы, обхватившие ее запястье, немилосердно развернули руку на полоборота. Катя вскрикнула — больно!