– Яйца кокот – в этом есть нечто эротическое, – сказал он. Не прошло и получаса, и он в ужасе уставился на поданную тарелку – на ней стояла мисочка, а в мисочке в слизистой бурой жиже плавали полусырые яйца и кусочки грибов. – Боже милостивый, что это такое! – вскричал он, с опаской глядя на дымящееся варево, которому, между прочим, приписывают свойство повышать потенцию. – Кто-нибудь в ресторане уже ел это? Боже мой, не надо было заказывать. Я, конечно, старик, но зубы у меня еще ого-го!

– Вот это, chéri, мужчины едят, когда у них что-нибудь намечается, – просветила его Солен, причем уголки ее губ подозрительно подрагивали.

– Не верю, – проворчал Аллан, качая головой, и с отвагой камикадзе обмакнул кусочек багета в пресловутые «яйца кокотки», потом осторожно попробовал. – Интересно… – Он несколько раз кивнул. – Вкус своеобразный. Но fried eggs, sunny side up[18], мне почему-то больше нравится. – Он решительно запил противную размазню добрым глотком красного вина, отбросил салфетку и посмотрел на меня. – Что ж, тем вкуснее будет стейк. Но прежде нам с вами надо кое-что обсудить.

Сказав это, Аллан Вуд разом перешел к делу, ради которого, собственно, мы и встретились. Солен, любые разговоры о делах считавшая «скукой смертной», поднялась и, захватив свою черную лакированную сумочку, пошла, как она выразилась, «немного освежиться».

Она еще не вернулась, а все важнейшие вопросы мы уже решили. Даже если бы раньше у меня были какие-то сомнения или я колебался, действительно ли стоит предоставить кинотеатр для съемок «Нежных воспоминаний о Париже», то после разговора с Алланом Вудом от любых сомнений не осталось бы и следа. Режиссер умел разговаривать с людьми, а внушительная сумма, которую он определил в качестве компенсации за мелкие неудобства и за то, что на одну неделю кинотеатр придется закрыть, была более чем убедительной.

– За неделю управимся, семи дней вполне хватит, чтобы снять две-три сцены, которые я наметил, – уверил он, и из его слов я сделал вывод, что все будет просто и легко.

Когда в самом прекрасном настроении мы подняли бокалы «за наш совместный проект» и Аллан Вуд заявил, что намеревается приступить к съемкам ровно через три недели, я еще не подозревал, чем этот совместный проект обернется для моего скромного кинотеатрика и, главное, для меня самого. У меня ведь не было ни малейшего представления о волнениях, которые ждут меня в ближайшие три недели. О моем отчаянии. И моей надежде. О необычайно хитро запутанной интриге, начавшейся с драматической истории, которая случилась в Париже почти десять лет тому назад.

Пока нам подавали заказанные блюда, я слушал разъяснения Аллана Вуда, говорившего о своем новом фильме, и вдруг мельком подумал: а как бы отнесся ко всей этой истории мой дядюшка Бернар? Даже если допустить, что «Нежные воспоминания о Париже» не будут «импрессионистическим» фильмом в дядином понимании этого слова, все равно история старику понравилась бы. Да, наверняка. С какой радостью я рассказал бы дяде Бернару, что его маленький кинотеатр удостоился столь блистательного отличия. И что в «Синема парадиз» я встретил любовь своей жизни.

Аллан Вуд завершил свой рассказ.

– Ну что, как вам сюжет? – спросил он.

– По-моему, должен получиться действительно хороший фильм, – сказал я и вдруг ощутил гордость и счастье. Я вспомнил о Мелани, подумал, как бы мне хотелось увидеть ее сейчас. Не терпелось узнать ее мнение, но я был уверен, что она пришла бы в восторг, как и я сам.

В воображении мне уже виделся новый плакат на стене моего кинозала: двойной фотопортрет Солен Авриль и Аллана Вуда с размашистой надписью: «Здесь, в „Синема парадиз“, нам очень понравилось. Аллан и Солен».

– Я и правда очень рада, что мы будем снимать у Алена, а не у этих зануд из «Пагоды», – заметила Солен, когда мы, дружно отказавшись от десерта, принялись за черный кофе, к которому было подано печенье в серебряной вазочке. – Будет веселая неделя. Я уже заранее радуюсь.

«Пагода» на улице Бабилон в Семнадцатом округе – старейший кинотеатр Парижа. Дядя Бернар в детстве ходил туда смотреть фильмы комедийного дуэта Стэна Лорела и Оливера Харди, он же рассказал мне и о том, что в чудесном здании «Пагоды», с богатейшим декором в японском стиле, первоначально устраивались балы и приемы, в конце XIX века здание в подарок для жены заказал архитектору Александру Марселю владелец универмага «Бон Марше». «Пагода» стоит в зачарованном саду, где Солен, тринадцатилетняя, впервые в жизни поцеловалась.

– Сад был чудесный, а поцелуй отвратительный, – сообщила она со смехом. – А вот внутри «Пагоды» я никогда не была. Мы с родителями жили в Сен-Жермен, и если мы, дети, ходили в кино, что, честно скажу, бывало нечасто, то всегда в «Синема парадиз». Как же это мы с вами не встретились тогда, Ален?

Я улыбнулся: верно, мы могли бы встретиться в те далекие годы. Но между мной и Солен было лет пять разницы. Пять лет имеют очень большое значение в детстве, а когда ты взрослый, не значат совсем ничего.

Я подумал о вечерах моего детства в «Синема парадиз», о дяде Бернаре – я рассказал о нем своим новым знакомым, – вспомнил свой первый поцелуй и девочку с косичками, и мне вдруг почудилось, будто замкнулся, оставшись в прошлом, какой-то круг и в моей жизни начинается новая полоса.

– У меня мысль! А что, если нам устроить премьеру картины в «Синема парадиз»? – Солен, покончив с воспоминаниями, вернулась к реальности и теперь загорелась своей идеей. – Ведь это будет так очаровательно! – Она стряхнула с пиджака Аллана Вуда маленький белый цветок. – Не правда ли, chéri?

В начале первого мы перебрались в бар. Под конец ужина, когда принесли счет, Аллан Вуд велел приписать сумму к своему счету за номер, и тут ему тоже пришла идея.

– А теперь идем в бар «Хемингуэй», выпьем по последней, – сказал он. – Думаю, рюмочку на сон грядущий я еще осилю.

– Да-да, последний nightcap![19]Идемте, Ален. – Солен взяла меня под руку и повела по бесконечно длинному коридору с громадными стеклянными витринами, тянувшимися вдоль обеих стен, где были выставлены для богатых и красивых людей мира сего драгоценные украшения и изящные сумочки, сигары и фарфор, костюмы, платья, туфли, купальники – вещи, которые далеко не каждому по карману. Солен не удостоила витрины даже взглядом и крепче прижала к себе мой локоть.

Вскоре мы приземлились на кожаном диване в отделанном деревянными панелями баре, где взгляд повсюду натыкался на портреты и бюсты Хемингуэя, охотничьи ружья, удилища и старые пишущие машинки, черные, с мелкими круглыми клавишами. Мы заказали мохито[20]и выпили за Париж, ибо Париж – это поистине «праздник, который всегда с тобой».

Не скрою, мои новые друзья мгновенно переключились на волну того безудержного праздничного настроения, которое царило в Париже в двадцатые годы прошлого века, когда люди напропалую радовались жизни, стараясь забыть об ужасах первой мировой бойни.