Пятьсот девятый боролся с искушением съесть картофелину, потом еще одну, быстро, все картофелины, прежде чем кто-нибудь успеет его опередить.

— Как ты это себе представляешь? — продолжал шепотом Лебенталь. — Значит, все сожрать, все деньги распустить, как идиоты, а где потом еще раздобыть?

Картошка. Пятьсот девятый обнюхал ее. Хлеб. Его ладони отказывались подчиниться разуму. Его желудок — это было сплошное оголенное страстное желание: Есть! Есть! Глотать! Быстро! Быстро!»

— У нас есть коронка, — произнес он мучительно и отвел взгляд в сторону. — Как насчет коронки? Мы ведь кое-что за это получим. Как там обстоят дела?

— Сегодня трудно было чего-либо добиться. Все закрутилось. Впрочем, уверенности нет. Что есть на ладони, то есть.

«Ему что, есть не хочется? — подумал Пятьсот девятый. — Что он там говорит? Разве не раскалывается у него желудок от голода?»

— Лео. Не забывай Ломана! Пока мы соберемся с силами, будет поздно. Сейчас каждый день на счету.

Теперь уже нет необходимости думать на месяцы вперед.

Вдруг донесся тонкий пронзительный крик, напоминающий крик испуганной птицы. На одной ноге, воздев руки к небу, стоял мусульманин. Другой мусульманин пытался поддерживать первого. Казалось, что оба исполняют причудливое па-де-де на горизонте. Мгновение спустя они упали, как сухая листва на землю, и крик угас.

Пятьсот девятый снова обернулся.

— Если мы будем такими, как вот эти, нам уже ничего больше не потребуется, — произнес он. — Тогда мы сломлены навсегда. Поэтому надо сопротивляться, Лео.

— Сопротивляться, а как?

— Сопротивляться, — повторил Пятьсот девятый спокойнее. Приступ кончился. Он снова обрел зрение.

Запах хлеба уже не ослеплял его. Он наклонился к Лебенталю. — Во имя будущего, — проговорил он почти беззвучно, — чтобы отомстить. Лебенталь отпрянул.

— С этим я не желаю иметь ничего общего.

На лице Пятьсот девятого промелькнуло подобие улыбки.

— Это и не надо. Занимайся только жратвой.

Лебенталь немного помолчал. Потом он сунул руку в карман, пересчитал монеты прямо у него перед глазами и отдал их Пятьсот девятому.

— Вот три марки. Последние. Теперь ты доволен? Пятьсот девятый молча взял деньги.

Лебенталь разложил кучками хлеб и картошку.

— Двенадцать порций. Чертовски мало. — Он начал пересчитывать.

— Одиннадцать. Ломану уже ничего не понадобится. Вообще ничего.

— Хорошо. Тогда одиннадцать.

— Отнеси это в барак Бергеру, Лео. Они там ждут.

— Да. Вот твое. Хочешь остаться здесь, пока обе не вернутся?

— Да.

— У тебя есть еще время. До часу или двух они не вернутся.

— Неважно. Я останусь здесь. Лебенталь повел плечами.

— Если они не принесут больше, чем раньше, вообще нет смысла ждать. За такие деньги я достану кое-что и в Большом лагере. Грабительские цены, вот сволочи!

— Да, Лео. Постараюсь получить от них больше. Пятьсот девятый снова забрался под пальто. Ему стало зябко. Картошку и кусок хлеба он держал в руке. Он сунул хлеб в карман. «Сегодня ночью есть ничего не буду, — подумал он. — Потерплю до завтра. Если удастся, тогда…» Он не знал, что будет тогда. Что-нибудь. Что-нибудь важное. Он попробовал пофантазировать. Но ничего не получилось. У него в ладонях еще лежали картофелины. Одна крупная, другая очень маленькая. Они казались ему слишком большими. Он съел обе. Маленькую он проглотил в один прием; крупную жевал и пережевывал. Он не ожидал, что после съеденного чувство голода будет еще острее. Но такое случалось вновь и вновь, и каждый раз в это как-то трудно было поверить. Он облизал пальцы, а потом даже укусил руку, чтобы она не касалась лежавшего и кармане куска хлеба. «Хлеб, как прежде, проглатывать сразу не буду, — подумал он. — Съем не раньше завтрашнего дня. Сегодня вечером я выиграл у Лебенталя. Я его почти убедил. Он не хотел, но дал три марки. Я еще не сломался. Значит, у меня еще есть воля. Если не съем хлеб и продержусь до завтра, — ему казалось, что в голове капает черный дождь, тогда он сжал кулаки и поглядел на горящую церковь, — тогда я еще не животное. Не мусульманин. Не только машина для пожирания пищи. Тогда я, — слабость опять охватила его, — страстное желание, это… я раньше сказал об этом Лебенталю, но в тот момент у меня в кармане не было хлеба. Сказать легко. Это — сопротивление, это как снова стать человеком — это начало…»

Нойбауэр удобно расположился в своем кабинете, напротив него сидел штабной доктор Визе, обезьяноподобный мужчина с веснушками и неухоженными рыжими усами.

Нойбауэр был явно не в духе. Для него это был именно один из тех дней, когда все как назло не получалось. Сообщения в газетах были более чем осторожные. Зельма все ворчала дома; Фрейя с красными от слез глазами металась по квартире; два адвоката закрыли свои конторы в его торговом доме. А теперь еще явился этот гнусный пилюльщик со своими идеями.

— Сколько же людей вам требуется? — спросил неприветливо Нойбауэр.

— Пока хватит шести. По своей кондиции где-то за гранью физической немощи.

Визе не имел непосредственного отношения к лагерю. Неподалеку от города у него был маленький госпиталь, и он не без тщеславия считал себя ученым мужем. Как и некоторые другие врачи, он ставил опыты над живыми людьми, и лагерь несколько раз предоставлял ему заключенных для этих целей. Он был в дружеских отношениях с бывшим гауляйтером провинции, и поэтому никто не задавал ему лишних вопросов о том, как он использует людей. Трупы в установленном порядке всегда доставлялись в крематорий; на этом все формальности заканчивались.

— Итак, вам нужны люди для клинических экспериментов? — спросил Нойбауэр.

— Да. Это опыты для армии. Пока, разумеется, тайно. — Визе улыбнулся. Зубы под усами оказались удивительно крупными.

— Значит, тайно… — Нойбауэр тяжело вздохнул. Он терпеть не мог этих высокомерных ученых мужей. Они повсюду лезут, важничают, стараясь оттеснить старых вояк. — Вы получите столько, сколько захотите, — сказал он. — Мы рады, что эти люди еще на что-то годятся. Единственное, что нам требуется, — это приказ об их переводе.

Визе удивленно поднял глаза.

— Приказ о переводе?

— Так точно. Приказ о переводе из моей вышестоящей инстанции.

— Но чего вдруг, я просто не понимаю… Нойбауэр подавил свое удовлетворение. Он ожидал недоумения Визе.

— Я действительно не понимаю, — повторил штабной доктор. — До сих пор от меня ни разу этого не требовали.

Нойбауэр был в курсе дела. Доктору Визе это не требовалось благодаря знакомству с гауляйтером. Между тем гауляйтер из-за какой-то темной истории был отправлен на фронт, и теперь это дало Нойбауэру желанную возможность создать трудности для штабного доктора.