поклясться, что танцующая девица никакая не Пелесона, и не Юния (хотя груди ее, вот-вот готовые порвать тонкую ткань, были божественны), а несравненная Памела Андерсон со странички «Космополитен».

Танцевала госпожа Памела с исключительным вдохновением, закрыв глаза, скруглив губы в томной улыбке, изгибаясь ящерицей в разноцветных вспышках светильников. Поначалу испуганные кавалеры, которые пытались вырваться из зала, замерли, не добежав до дверей, и разразились одобрительными возгласами. Скоро вернулись сбежавшие дамочки, за ними еще десятка полтора гильдийцев, поглазеть на невиданное представление. Собравшиеся начали аплодировать в такт движениям танцовщицы. От столиков у стены раздались экзальтированные возгласы. Видимо, это очень завело Памелочку, покачивая бедрами размашистее, она начала стягивать с себя топик, расшитый мишурой. Эффектно бросила его на пол и принялась медленно приспускать лиф. Гильдийцы остолбенели, вытянув шеи и собрав волю в кулак. Глядели, как в синих, зеленых и красных бликах открываются заветные части женского тела. Я вполне понимал, как тяжело приходилось мужественным отпрыскам Гильды, и что стоило им удержать себя от естественно-сумасшедших поступков. Казалось, еще миг и несколько десятков пар вытаращенных глаз лопнут от перевозбуждения. Жестокая Памела не собиралась щадить эти глаза и ранимую психику гильдийцев — она спустила лиф еще ниже, обнажив крупные розовые соски. Наверное, это и было последней каплей допустимого откровения: мужская часть зала взорвалась могучим воплем. Кто-то затопал ногами, конопатый парнишка начал сдирать с себя одежду. А бородач выскочил из-за столика и заключил госпожу Андерсон в пламенные объятия. Прикосновение мозолистых рук мигом вырвало ее из танцевального транса. Памела распахнула блаженные очи, увидела перед собой чью-то хохочущую рожу, отороченную нечесаной бородой, увидела другие невероятные лица и совершенно невозможную в ее представлении обстановку. Сначала она покраснела, набирая в легкие побольше воздуха, потом родила такой душевный визг, что бородач с перепуга отлетел к стенке. Тут же цвет крашеных огней потускнел, и фигурка госпожи Андерсон начала бледнеть и таять. Меньше чем через минуту от нее не осталось и следа, кроме забытого на полу топика. Его мигом подобрал нахальный бородач.

— О, божественная госпожа! — причитал он, стоя на коленях и почти по-собачьи обнюхивая тряпку, сверкающую мишурой. — О, Юния! Я обнимал саму Юнию!

— Нет, ты обнимал Памелу Андерсон, — вразумил я его.

— Памелу? — переспросил он, подняв голову и глядя на меня все с тем же возбуждением.

Не только он, весь зал теперь глядел на меня.

— Да, просто Памелу, призванную моим волшебством, — объяснил я ему и обалделым гильдийцам (хотя понятия не имел, каким образом эта роскошная фотомодель очутилась здесь). — Маг Блатомир к вашим услугам, — я не сильно ударил посохом в пол, и дважды поклонился толпе.

— Ну и дурак, — сказала Анька Рябинина. — Я же говорила, с тебя только балаганные фокусы. Оказывается, фокусы эти еще и пошленькие. Ха! Выступление стриптизерши! Наладь здесь показ порнофильмов — тогда великому магу Блатомиру точно цены не будет. Давай сюда Клочок Мертаруса — я ухожу, — она протянула руку.

— С какой радости, госпожа Элсирика, я должен отдавать вам то, что король вручил мне? — меня начала пробирать злость: мало того, что Анька не оценила моего магического искусства, так она еще требовала вещицу лично мне переданную Дереваншем по распоряжению короля!

— Клочок Мертаруса! — повторила Рябинина. — Если ты не собираешься искать Сапожек, он для тебя бесполезен. А мне он необходим!

— Дорогуша, мне он тоже пригодится — я его подошью в Книгу. И исследую на досуге. Возможно, он действительно содержит важные сведения.

— Не отдашь, да? — взгляд ее был стальным, каким-то холодным и пронзительно-острым.

— Нет, — я качнул головой.

— Как знаешь, Булатов. Только запомни, с этой минуты мы враги. Ты еще не представляешь, во что это для тебя выльется, — она оттолкнула меня с прохода и, гордо подняв голову, зашагала к двери.

Глава 7

Еще с полчаса я сидел в обеденном зале, лениво трепал в тарелке фаршированную щуку и маленькими глотками пил вино. Посетители таверны за соседними столиками почтительно поглядывали на меня, перешептывались. Наверное, ждали новых «балаганных фокусов», а мне хотелось им вывернуть жирный кукиш. Хреново на душе — идите все в очко. Ссора с Рябининой совсем не входила в мои планы, напротив, я думал, что этот вечер мы завершим с ней в уютной комнатке во взаимно-нежных объятиях, плавно переходящих в максимально непристойные деяния. Если в прежние годы, на первых курсах, я просто хотел ее трахнуть, то сегодня, я желал этого безумно. Ну почему все так скверно вышло? Она в очередной раз ускользнула от меня, как это уже случалось на студенческой вечеринке. Ее недосягаемость очень манила и дразнила. Какая же она сучка! Почему между нами всегда все поворачивается не так, как того желаю я?! Следовало отдать ей этот чертов Клочок Мертаруса. А лучше отложить планы по устройству в Рориде и согласиться помочь Рябининой в поисках гребаного Сапожка. Ведь даже если отбросить все прежнее, Анька была единственным близким и желанным мной человеком на всем обозримом пространстве Гильды. И необозримом тоже.

А с другой стороны, почему я должен идти у нее на поводу? С чего она, распрекрасная, взяла, что поиски Сапожка — самая важное деяние в этом мире для нее и для меня? Все это чушь. Обычная чушь, которая приходит к нам из хроник, покрытых трухой былых времен. Приходит из свидетельств и пророчеств, состряпанных одурманенными опиумом жрецами или обычными психами. Мы развешиваем уши под эту лапшу. Кто-то верит больше, кто-то меньше. Наверняка в их словах есть зерно истины, только чтобы его прорастить уйдут годы и столько сил, что потом, оглядываясь назад, скажешь: «Эй, Господи, и на кой хрен мне это было нужно?!»

Я не стал допивать вино. Расплатился с кенесийкой, обслуживавшей меня, оставив пять дармиков сверх положенного за ужин и, поднялся на второй этаж. Здесь мне предложили на выбор несколько свободных комнат, небольших, но чистых и комфортных — пригодных, чтобы осесть на первое время. Решил остановиться в той, что выходила окном на продолговатую площадь — за ней виднелись черные в ночи стены Трисвятого магистрата. Отсчитал кастелянше два с половиной гавра за пять дней вперед и, когда она закрыла дверь, принялся обустраиваться. Разжег еще один светильник на столе, повесил на вешалку плащ и снял камзол. Посох поставил за занавес между окном и кроватью: так, чтобы он не был на виду и мог оказаться в нужный момент под рукой.

Сел на диван и тупо уставился на гобелен, прикрывавший часть стены. Как-то стало мне очень тоскливо.