Ближе к вечеру Берди прошла по засыпанной красным гравием террасе и по каменным ступеням спустилась в сад. Дом погрузился в гнетущую тишину. Макс сидел в кабинете и работал над очередной программой. Выяснилось, что это обязательное ежедневное занятие: с четырех до пяти часов он неизменно готовил и доводил до совершенства будущее выступление. Ровно в пять сотрудники радиокомпании звонили по специально установленной частной линии, и Макс начитывал текст на пленку. В половине шестого они звонили снова и представляли окончательный вариант. Макс никому не доверял. Без десяти шесть вместе со всей страной он слушал собственное выступление по радио. И горе тому продюсеру, редактору или технику, который изменил хотя бы мелочь! Таковы правила человека, привыкшего всегда поступать по-своему. Хотя время в эфире значительно сократилось, опускать планку он не собирался, как не желал облегчать жизнь кому бы то ни было из сотрудников. С понедельника по пятницу, с четырех до шести – без исключений, – Макс существовал в собственном закрытом мире, бросив «Третье желание» и его обитателей на произвол судьбы. Неудивительно, что в отсутствие хозяина дом замирал, словно лишался жизненной энергии.

Наверху, в студии, Бервин прилежно делала наброски к портрету. Мэй так же прилежно позировала. В своей комнате, умиротворенная мыслью, что взбалмошный отец по меньшей мере два часа занят и безопасен, Уэнди шила наряды куклам. Наряды куклам, подумать только! Берди представляла нечто вроде «тряпичной Энн»: с косичками, в платье в горошек и в переднике с оборочками, – но лишь до той минуты, когда после ленча Уэнди привела ее к себе и показала работу. На стуле, как живое, сидело изысканное существо с фарфоровым личиком, в вышитой батистовой нижней юбочке, а рядом на столе лежало бледно-голубое шелковое бальное платье, щедро украшенное воланами и рюшами. В процессе изготовления находились крошечные розочки из лент и прочие миниатюрные украшения, требующие ювелирного искусства. Наверное, на лице Берди отразилось изумление, поскольку Уэнди заметно воодушевилась и с восторженным пылом истинного энтузиаста, вдруг получившего свежую публику, продемонстрировала, каким образом после завершения вышивки тончайший голубой тюль придаст шелку необходимую твердость. Объяснила, что венок из роз обхватит золотистые кудри, и рассказала о престижной выставке, для которой предназначалось все это великолепие.

Глядя под ноги, Берди медленно спускалась по каменным ступеням. Какие странные занятия выбирают люди! Очевидно, сами того не подозревая, пытаются восполнить некий пробел, удовлетворить неосознанную, но острую потребность. За примером незачем далеко ходить: множество знакомых и едва знакомых собеседников, проявляя широкий спектр эмоций – от любопытства до изумления и дальше, вплоть до отвращения, – открыто заявляли, будто считают интерес к убийству ненормальным. Однако тема привлекала Берди с подросткового возраста. Почему? Дело не в тяге к насилию как таковому. Нападение на прохожих из-за денег, убийство домовладельцев и торговцев, отважно защищающих свое имущество, рождали в душе простое, хотя и отстраненное сочувствие к жертвам. Настоящий острый интерес возникал только в том случае, если убийство становилось преступлением против личности, намеренным уничтожением одного человека другим. Только тогда загадка увлекала, настойчиво требуя внимания. Бесстрастная по натуре, Берди любила обнажать страсти других людей, выявлять мотивы поступков, приводить в порядок неизбежно окружавший преступление хаос чувств, конфликтов и лжи, оставаясь при этом сторонним наблюдателем и, что немаловажно, находясь в полной безопасности. Мысль оформилась сама собой, без малейшего волевого посыла. Берди покачала головой. Откуда это? Что за глупости?

Внимание привлек шум в саду Изы Траби. Берди спустилась еще на пару ступенек и присмотрелась, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь деревья. Возле забора, под большой магнолией работал человек. Копал. По пояс голый мужчина. Потом мелькнуло ярко-зеленое одеяние. Иза стояла рядом, прижимая к груди коробку. О господи! Берди вдруг сообразила, что стала случайной свидетельницей похорон трагически погибшего кота Отелло. Затаив дыхание, она повернулась и на цыпочках, стараясь ничем не выдать своего присутствия, пошла обратно по садовой лестнице. Незачем привлекать внимание Изы.

Добравшись до верхней ступеньки, где соседи уже не могли увидеть ее, Берди остановилась. Сад оказался запретной зоной. Чем же заняться до возвращения Макса из добровольного заточения в кабинете? Место ночного дежурства она уже выбрала. Машина показалась малоподходящим убежищем, поскольку стояла слишком близко к почтовому ящику и любое передвижение сразу вызвало бы подозрение, а вот растущие заросли на той стороне не только позволят увидеть любого, кому вздумается подойти к ящику, но и надежно защитят от посторонних глаз.

После ужина придется подняться к себе – якобы для того, чтобы лечь спать, – и сразу же незаметно выскользнуть из дома. Макс отвлечет всеобщее внимание, во всяком случае женщин, а вот Дуглас… Дома его не было, и никто не знал, где он. Появился к ленчу, побыл час-другой, расхохотался в ответ на рассказ Уэнди о коте и опять удалился, пробормотав на прощание, что постарается вернуться к шести.

Однако перед уходом Дуглас улучил минуту и отозвал Берди в сторонку, чтобы перекинуться парой слов. Бервин и Мэй поднялись в студию, а Макс обсуждал с Уэнди хозяйственные вопросы.

– Ты, насколько могу понять, занимаешься расследованиями, – начал он, с шутливой фамильярностью ткнув Берди пальцем в ребро. – В свободное время, когда не пишешь книги вместе со звездами эфира и не ходишь по вечеринкам в паре с богатеньким папочкой.

Она взглянула невозмутимо, лишь слегка вскинув брови. Неужели что-нибудь заподозрил?

– Дело в том, что… – Дуглас замялся. – Короче говоря, мы с Уэнди подумали, что было бы неплохо найти человека, способного выяснить, что она собой представляет, та девица.

– Мэй?

– Да. – Дуглас смутился. – Потому что, как справедливо заметила Уэнди, мы совсем ничего о ней не знаем.

– Принимая Мэй на работу, Уэнди читала рекомендации.

– Разумеется. Рекомендации. Но я имею в виду личную жизнь и чем она занималась раньше, до приезда в Австралию. Могла делать что угодно и быть кем угодно.

Например уличной проституткой, мысленно добавила Берди. Интересно, если в биографии Мэй обнаружатся подобные страницы, Макс изменит свое отношение к ней? Скорее всего нет. Но вот если Мэй ни слова об этом не сказала, ситуация меняется.

– По-моему, данные вопросы должны волновать исключительно Макса, – чопорно ответила Берди и ужаснулась собственному лицемерию.

Дуглас презрительно усмехнулся:

– Макс не видит ничего дальше симпатичных сисек, да и не хочет видеть. – Он потер переносицу и посмотрел в пространство. – Честно говоря, мне наплевать. По мне, так пусть старый бабник делает что хочет и проваливается в любое дерьмо, но Уэнди волнуется. Поселилась здесь, чтобы хоть немного присмотреть за отцом. Кстати, никакого ремонта в ее доме нет. И… ты же знаешь старушку Уэнди. Она сводная сестра, но всегда хорошо относилась ко мне. Почти по-матерински. Поэтому я и пообещал ей, что поговорю с тобой. – Дуглас повернулся, взглянул в лицо Верити и взмахнул рукой. – Попрошу, чтобы ты по возможности выручила нас. Ради старой дружбы. Гонорар, разумеется, за нами. – Дуглас сунул руку в карман и принялся нервно звенеть мелочью.