быть? – прошептала Саманта. – Соколом или мышкой?»

Мэтти не знала, сможет ли стать соколом, но и шнырять, пригнувшись к земле, больше не хотела.

Она сидела в туалете, пока рассвет не проник в ее мерзкое укрытие. Тогда она толкнула дверь и задумалась, что принесет новый день и что ей делать дальше.

Могу ли я теперь посмотреть в глаза Уильяму? Как мне поступить?

Мэтти остановилась и уставилась на снег. Там виднелись отметины – словно символы, начертанные кровавым когтем.

Она не понимала, что они значат, да и представить, что зверь чертит символы на снегу, чтобы их увидели и прочитали, было невозможно.

Но потом Мэтти вдруг осознала их смысл и поняла, почему зверь шел за ней ночью, но не убил.

Монстр хотел знать, где она жила – она и Уильям, – потому что люди проникли в его логово. Он хотел предупредить их, чтобы больше не ходили туда. Письмена на снегу были предостережением.

Второго предостережения не будет, Мэтти в этом не сомневалась.

Она заметила движение в окне спальни; лицо Уильяма мелькнуло в окне и исчезло. Через миг хлопнула входная дверь.

Он обошел хижину кругом. По выражению его лица – сжатые губы, ледяной взгляд – она поняла, что муж готовится прочесть ей нотацию о том, как должна себя вести послушная жена. Но Мэтти уже не хотела слушать его нотаций.

«Нет, – подумала она. – Не Мэтти, Саманта. Саманта не хочет их слушать».

Но Мэтти также не хотела, чтобы он избил ее снова. У нее и так все болело после прошлого раза и ночного похода. Она молча указала на письмена на снегу, понадеявшись, что Уильям отвлечется и забудет о своих планах.

Муж остановился, проследил взглядом за ее пальцем. Побледнел, а Мэтти ощутила тихое мелочное злорадство оттого, что он опешил.

Однако через секунду от радости ее не осталось и следа.

– Что это за дьявольщина? – проревел Уильям. – Опять твои ведьминские козни?

– Нет! – воскликнула она и выставила перед собой руки, не подпуская его. – Это не я! Это зверь… тот медведь. Вчера он шел за мной до дома.

Надо отвлечь его от мыслей о ведьмовстве. Если Мэтти этого не сделает, муж решит, что она ворожит, чтобы не забеременеть, и в этот раз точно ее убьет.

– Разве может глупое животное сделать такое? – голос Уильяма был полон ледяной ярости. – Это ты мстишь мне за прошлую ночь.

«Значит, он понимает, что не надо было бросать меня на улице», – подумала Мэтти, но размышлять времени не оставалось. Надо убедить его, что она не колдовала.

– Смотри. – Она присела и указала на глубокие полосы в снегу. – Следы когтей. Видишь, они как те отметины на деревьях, что мы нашли два дня назад. Не думаю, что это глупое животное. Помнишь кучки костей в пещере? Он рассортировал кости. Обычные животные так не поступают.

Глаза Уильяма скользнули с лица Мэтти на символы и обратно к ее лицу. Она видела, что муж засомневался. Подумала, не рассказать ли ему о животных, привязанных к деревьям – тех, что она видела перед тем, как он начал ее избивать. Но решила не говорить. Стоит прервать его цепочку мыслей, и Уильям точно решит, что она занималась колдовством.

– Но что это значит? – пробормотал он.

Мэтти знала, что муж обращается не к ней и не предполагает услышать ответ. Она подождала, а Уильям тем временем обошел символы кругом, наклонился и вгляделся в них более пристально, провел рукой по полосам. Мэтти надоело ждать; она страшно проголодалась и готова была выпить целое ведро воды.

Уильям встал.

– Иди помойся. От тебя воняет туалетом. Потом сделай мне яичницу с беконом.

Мэтти поспешила прочь, оставив мужа разглядывать следы на снегу. За яйцами и беконом ему придется сходить в сарай; значит, у нее еще есть пара свободных минут.

Когда она вошла, очаг не горел; значит, мыться придется холодной водой. А он так и хотел. Это тоже наказание.

Мэтти взяла стоявший на столе кувшин, налила воды в таз и отнесла его в спальню осторожно, чтобы не расплескать воду. Уильям терпеть этого не мог.

Что, если он поскользнется на луже воды и что-нибудь сломает? Что, если ударится затылком и уже не сможет встать? Можно выкинуть его в сугроб, а об остальном позаботится зверь.

Мэтти покачала головой. Нет, так нельзя. Она не хочет вредить Уильяму. Она лишь хочет сбежать от него, чтобы он ей больше не вредил.

(Но посмотри, как он с тобой обошелся. Он оставил тебя на улице умирать.)

Нужно сейчас же перестать об этом думать, иначе гнев и недовольство отразятся на лице. А если муж увидит их в ее глазах, ей никогда не сбежать. Он сломает ей ноги, заморит голодом, ни на минуту не будет спускать с нее глаз. Мэтти должна быть хорошей, должна смотреть в пол и не пытаться бунтовать.

И ждать своего шанса.

Она сняла брюки и рубашку, опустила тряпицу в холодную воду и смочила кожу по всему телу. Обнаружила новые синяки: багряную полосу вокруг ребер, набухшую шишку на бедре, четкие отпечатки костяшек у пупка. Мэтти натерлась тонким кусочком мыла, пытаясь не кричать, когда касалась чувствительных участков. Смыла мыльную пену тряпицей.

Она услышала, как в хижину зашел Уильям и с грохотом бросил на пол дрова. Он разводил огонь для завтрака. Надо было торопиться.

Мэтти обернула длинную косу вокруг головы и заколола шпильками. Времени помыть голову не оставалось, а волосы у нее были густые, тяжелые и доходили до бедер – Уильям не разрешал их стричь. Она надела толстые шерстяные чулки, фланелевое платье и свитер.

Мэтти вся дрожала, хотелось скорее оказаться у очага, хотя у нее и не получилось бы около него понежиться. Уильям хочет завтракать; она должна готовить. Если и согреется, то по чистому совпадению.

Когда она с тазом в руках ступила в столовую, Уильяма там не было. Мэтти подошла к двери, а он как раз вернулся. Выложил на стол яйца и шмат бекона и взял у нее таз, чтобы вылить на улицу. Это не было проявлением доброты, желанием избавить ее от лишнего труда, она знала. Он просто проголодался и хотел, чтобы жена скорее начала готовить.

Мэтти быстро нарезала бекон, положила на сковороду и поставила ее на чугунную решетку над очагом. Засыпала в сеточку молотый кофе, налила воду и аккуратно поставила кофейник на горячие угли сбоку от огня. Настала пора переворачивать бекон; закончив с этим, она расставила тарелки, разложила вилки и